Романтически настроенной выпускницей Московского архитектурного института Марина Старченко в 1948 году приехала отстраивать разрушенный войной Петрозаводск.
В последнем в своей жизни интервью Марина Георгиевна вспоминает об увлечении, которое привело ее в архитектуру, о коммуне в деревянном доме на Перевалке, о друзьях, среди которых был и молодой Вячеслав Орфинский, о своих проектах и поездках по Карелии.
11 февраля – день рождения Марины Георгиевны Старченко (1924 — 2016).
От автора интервью
Мне кажется, Марина Георгиевна Старченко была в моей жизни всегда. Ну, или почти всегда – с того возраста, с которого я себя помню, с первого класса. Именно здесь, в первом классе петрозаводской 22-й школы сформировалась наша небольшая компания друзей – Мила Фрадкова, Ася Мунасыпова, я и Марина Старченко, дочь Марины Георгиевны. Асина мама Ляля Калимулловна была, как и Марина Георгиевна, архитектором, они были близкими подругами.
Мы часто бывали и у Старченко, и у Мунасыповых, и всегда их небольшие квартирки представлялись мне некими вместилищами чудес, заполненными от пола и до потолка рукодельными сокровищами. Наша семья жила в совсем другом измерении – ни мама, ни папа, ни мы с сестрой не блистали ни фантазией, ни художественными талантами, зато регулярно таскали в дом книги, и квартира наша скорее напоминала перенасыщенную библиотеку. Дома Старченко и Мунасыповых были храмами искусств. Диковинные существа из кореньев, тканые и вышитые фигурки, лоскутные одеяла и коврики, графические и акварельные работы… И мамы, и дочери в этих семьях превосходно рисовали, рукодельничали, импровизировали, были погружены в малознакомую мне тогда стихию художественного творчества. Каждый визит в эти дома знаменовался новыми открытиями, ибо их обитательницы творили не переставая.
Через четыре года семья Старченко перебралась в Москву, но их связь с Карелией не ослабла. Марина Георгиевна на всю жизнь «заболела» Севером, его деревянной архитектурой и народным искусством. В Петрозаводске у неё оставались друзья, с которыми она постоянно поддерживала связь и о которых неизменно говорила с нежностью. Все петрозаводские друзья, приезжая в Москву, обретали у двух Марин, матери и дочери, кров и дом.
Мне повезло быть причисленной к этому клану друзей. У Старченко я гостила многократно, и каждый раз это было погружением в творческую стихию. Стены квартиры были сплошь завешаны изделиями Марины Георгиевны и графическими, прикладными и живописными работами Марины-младшей. Часть ванной была превращена в мастерскую, где изготавливались деревянные скульптуры, кухня представляла собой пёструю выставку расписных деревянных ложек, а посреди комнаты Марины Георгиевны стояла ткацкая рама.
Ни одно моё гощение у Старченко не обходилось без совместных вылазок в музеи и на выставки, а то и выездов в древние подмосковные города. Помню мою поездку с Мариной Георгиевной во Владимир, наш поход к Покрова на Нерли. Поездка запомнилась ещё тем, что поезд шёл через Петушки и почему-то там, в этом культовом в будущем месте русской литературы, нужно было делать долгую пересадку.
Сравнительно недавно мы с Мариной Георгиевной посетили когда-то мною любимое Коломенское (к слову, сильно изменившееся в худшую сторону с советских времён). Марине Георгиевне было тогда уже 90 лет, и ходила она плохо, но когда я сказала, что выдавшиеся свободные полдня хочу посвятить визиту в Коломенское, она в мгновение ока собралась ехать со мной. Я немного струхнула – что я буду делать, если с ней по дороге что-нибудь случится, если она не сможет идти? Но Марина Георгиевна преодолела долгий путь (пешком до метро, долго в метро и опять довольно долгая пешая прогулка) без единой жалобы. Была довольна – и тем, что повидала красавицу Вознесенскую церковь, и, очевидно, тем, что в очередной раз преодолела себя.
В последние годы наши отношения с Мариной Георгиевной стали теплее, глубже, доверительнее. Во время моих последних визитов в Москву мы с ней много говорили – и не только об искусстве. Марина Георгиевна рассказывала мне о своей жизни, о дружбах, любовях, очарованиях и разочарованиях, о потерях и новых обретениях. Она была мудрым, тонким собеседником, её оценки жизненных явлений всегда были точны, продуманны, взвешены.
Неизменно наш разговор касался её жизни в Петрозаводске, Марина Георгиевна рассказывала мне о том, как романтически настроенной выпускницей Московского архитектурного института она в 1948 году приехала отстраивать заново наш город, как путешествовала по Карелии, изучая и зарисовывая памятники народной архитектуры. Постепенно я начала понимать, что многое из того, о чём говорит Марина Георгиевна, должно быть зафиксировано – в этих рассказах содержалась частичка истории нашего города, республики, страны, ярко проявлялась живая человеческая история, вырисовывался мир молодой советской послевоенной интеллигенции. Мне показалось, что было бы расточительной безответственностью с моей стороны не записать эти рассказы. Так год назад родилась идея этого интервью.
Я приехала в Москву в мае прошлого года, и мы проговорили с Мариной Георгиевной более трёх часов. Я записывала интервью на магнитофон. Она была слабенькой, чувствовала себя плохо, но беседовала с охотой, и всё не хотела прерывать разговор. Наверное, она понимала, что мы с ней встречаемся и разговариваем в последний раз, и ей хотелось высказать как можно больше, ничего не забыть, оставить для истории, с моей помощью, точное, яркое, эмоциональное и насыщенное повествование. Мне кажется, у неё это получилось.
Марина Георгиевна Старченко скончалась ровно через три месяца после нашей встречи, 15 августа 2016 года. После её кончины я вновь и вновь слушаю эти плёнки – на них звучит знакомый с детства глуховатый, низкий голос, раздумчивая речь, искренний смех. Мне нелегко представить, что её нет больше на свете, и в моей жизни зияет ещё один чёрный провал, который ничем не заполнить.
Я перенесла рассказ Марины Георгиевны на бумагу не только потому, что мне хочется сохранить память о ней и передать её другим. Мне кажется, что её повествование очень важно для нас, любящих наш край и наш город, собирающих по крупинкам память об ушедшем, стремясь сохранить его навсегда. Марина Георгиевна оставила после себя многое – дома в Петрозаводске, прекрасные акварели архитектурных памятников Карелии, огромную коллекцию неповторимых рукотворных произведений – тканых фигурок, лоскутных композиций, деревянных скульптур из корней деревьев. Пусть это интервью, живой голос Марины Георгиевны, её рассказ о былом станет ещё одним её даром нам, потомкам. Пусть оно станет памятью о ней и её чудесном поколении, воссоздавшем страну из руин и научившем нас относиться к ней с любовью и уважением.
Марина Витухновская
Интервью с Мариной Георгиевной Старченко. 14 мая 2016 года
– Марина Георгиевна, мы будем главным образом говорить о том, как вы создавали послевоенный Петрозаводск, почти с нуля, поскольку он был очень сильно разрушен. Но перед тем, как вас об этом расспросить, мне бы хотелось немножко поговорить о вашей биографии. Как сложилось, что вы попали в Петрозаводск, что было перед этим?
– В 1937 году был арестован отец. Он был директором небольшого авиационного завода. Год жил в Америке, и мы с ним там были. Мне было тогда 9-10 лет. Так что… Его арестовывают, и дают восемь лет. Восемь лет тюрьмы и лагерей. А нас в это время – меня, мою сестру и маму – высылают из Москвы под Ташкент. Это была родина отца, мама попросила нас туда отправить. И я жила там с 1938 года по 1941-й… Место называлось Луначарское. Оно было как пригород, а сейчас входит в Ташкент. Я там окончила школу с узбекским языком.
– Вы узбекский знаете?
– Нет, я его очень не любила. В 1941 году наступила война. В этот же год в Ташкент эвакуировался архитектурный институт. Так сложилось, что я была знакома с одним архитектором, взрослым. Он тоже попал в Ташкент к своим родителям. Мне он и сам понравился, и его разговоры об архитектуре.
– Романтические причины, оказывается, привели в архитектуру. Вот мы докопались, наконец, до корней…
– Я никогда в детстве не рисовала, и мои родители были далеки от искусства. Мама как-то ближе, она такой гуманитарный человек – любила книги, театры. А папа был технический человек.
В 1941-м я окончила школу и поступила сначала на подготовительные курсы в Ташкенте и там же сдала экзамены, во время войны они были простые. И поступила на первый курс архитектурного института. И как только было разрешено, вернулась в Москву, в 1943 году. Один год проучились в Ташкенте, а на следующий мы отдельным эшелоном поехали в Москву, в московский архитектурный институт. Он уцелел.
– А ваши мама с сестрой?
– Мама с сестрой остались в Ташкенте на какое-то время, а вскоре, в 1944-м или 1945 году отец был освобожден, а до этого он был таким, полусвободным. Он вызвал маму с сестрой к себе в Норильск, и мы всей семьёй встретились в Новосибирске. Это по пути из Ташкента в Норильск, и из Москвы тоже… Интересно, как мы встретились. Мы же там никого не знали и договорились, что на почте оставим до востребования какие-то письма, чтобы сообщить где мы будем.
Это были летние каникулы. И таким образом мы встретились, побыли там несколько дней. Снимали комнату, где-то отец нашел. Он нелегально приехал, он не должен был из Норильска никуда уезжать. Он хотел встретить маму с сестрой. Они дальше продолжили путь до Норильска, а я вернулась в институт.
– Вы жили в общежитии, когда учились?
– Общежитие было разгромлено во время войны, и мы жили сперва в аудиториях института, по 30 человек в комнате. И тут же умывались, бегали по коридору куда нужно, и тут же шли преподаватели нам навстречу. Они к нам в комнату даже приходили, консультировали, когда был выпуск проекта. В общем, я бы не сказала, что мы чувствовали в это военное время какие-то страшные лишения, голод. Ничего этого по молодости не ощущалось.
– Вам какие-то талоны выдавали или стипендию? На что вы вообще жили?
– Нам выдавали стипендию, кормили в институте – там была столовая. Родители мне иногда присылали посылки с американской тушёнкой. В Норильск поступала эта помощь. Мы ездили за город и покупали картошку, под кроватью её хранили. Было хорошо, что институт наш в самом центре, на Рождественке. Тут же близко театры, Большой театр, Художественный. В пять утра, в комендантский час, когда запрещено было ходить по улицам, мы бегали в кассу, покупать билеты. Деньги тогда мало что стоили. Мы продавали иногда батон – можно было потом купить билет. Нам давали талоны на водку, водку можно было продать и тоже пойти в театр или на концерт.
Я помню, году в 1946-м приезжал в Москву Иегуди Менухин[1], давал концерт в зале Чайковского. Мы организовали группу и просто пошли на прорыв. Сняли билетёров и попали на концерт Менухина. Без билетов.
– У вас, наверное, образовалась великолепная группа друзей?
– Да, все жили рядом и тут же и учились, и развлекались, и знакомились… Были такие способные и интересные ребята, они выпускали свою стенгазету.
Кончился институт в 1948 году. Я училась шесть лет. Сперва была направлена даже не в Петрозаводск, а в Нижний Тагил. А в Петрозаводск предложили Ляле Мунасыповой. Мы вместе жили в общежитии, и в другом, и в третьем. В бомбоубежище потом жили, в студгородке. В разных местах. Я пошла и попросила, чтобы меня тоже направили в Петрозаводск.
–То есть именно из-за Ляли Калимулловны?
– Не только.
–Я чувствую, тут опять какой-то молодой человек замешан?
– Нет, не молодой человек, а статья Мариэтты Шагинян. Она в это время побывала в Карелии. И написала большую-большую статью с восторгами о Карелии, тогда Карело-Финской республике. О том, какая там природа и какой город, что он ждёт молодых рук. И мы с Лялей поехали в Петрозаводск. Сначала мы вдвоём поехали. Сели на поезд с лёгкими чемоданчиками. Никого там у нас не было, никто нас не встретил. Приехали мы на старый деревянный вокзал на Первомайском шоссе, ещё нового вокзала и в помине не было. И пошли разыскивать управление по делам архитектуры, с чемоданчиками своими. Нашли.
Из воспоминаний М.Г. Старченко: «Начальником там был интереснейший и даже обаятельный архитектор Масленников Дмитрий Сергеевич. С ним потом мы часто встречались и даже притащили как-то к себе, напоили до такой степени, что он на память отрезал нам кусок от своего галстука. Дмитрий Сергеевич направил нас в проектную контору, где мы стали работать».
Это была единственная проектная контора в Петрозаводске, архитектурные силы все находились там.
– А сколько сил-то было всего?
– Там работала Милочка Тентюкова, Нина Алфёрова… Они приехали из Питера, из ЛИСИ. А Гутин[2] не знаю, что кончал. Тоже, наверное, ленинградский. Потому что у него не московская школа. Но он много построил в Петрозаводске. Он, наверное, был один из первых архитекторов того времени. И Барышников[3] ещё был. Не могу сказать, откуда он. Вот четыре архитектора было. И мы двое присоединились.
Нас поселили в частном жилом доме, сняли нам две комнатки на Перевалке. Это были крайние дома перед лесом. Впереди было поле и лес, который вдоль Лососинки идёт.
– Романтика полная. Вы, наверное, были довольны?
– Мы не мечтали о каких-то удобствах, хоромах. В доме жили хозяева. И там же жила их свинья Муська. Прямо в доме, прямо рядом с нами хрюкала. До работы было порядочно идти. Проектная контора находилась чуть подальше рынка. Такое неоштукатуренное, обитое только дранкой одноэтажное здание. Недостроенная какая-то хибара.
Через полгода приехал Фарид Рехмуков[4]. Сидим мы себе – был выходной, кажется, мы были дома, и вдруг идёт к нам человек через снега, с чемоданчиком. Мы так обрадовались! И поселился на первых порах с нами. Мы ему выделили одну комнату, а сами жили в другой. У нас была такая вроде маленькая коммуна, мы вместе готовили, вместе следили за порядком…
Фарид был наш однокурсник. Почему он сразу не поехал – я не знаю, может быть, хотел остаться в Москве… Потом он очень так энергично пошёл, пошёл в гору, нас растолкал (смеётся), стал директором Карелпроекта.
В Карелпроекте была самодеятельность такая, направленная на критику. В ней участвовал и сам Фарид. И Слава Орфинский танцевал лебедя.
– Этого я даже представить себе не могу!
Марина Георгиевна смеётся.
– Марина Георгиевна, вот вы приехали и какое вы получили задание? Как планировали – что строить, где строить?
– Нам на первых порах дали самую пустяшную работу, чтобы проверить нас. Мне дали сделать решётку на крыше здания новой почты. А Ляле поручили картуш над дверью архитектурного техникума. Вот эту работу мы делали. А потом у меня работа пошла более интересная.
– Вы говорите, что делали решётку на почте. А кто ее строил?
– Ленинградцы много строили.
Из воспоминаний М.Г. Старченко: «Ознакомились с городом и новыми проектами. Ужасно были разочарованы царившей архитектурой. Нам казалось это плохим детищем ленинградской школы. Мы с Лялей придумали шутливое общество ДИС (Долой ионики сухарики) и написали критическую статью в стенгазету. У этого общества были свои правила и деятельность в различных направлениях. Всё в теории и шутке. Решили, что нам надо изучить логику. Достали какой-то учебник и, идя утром на работу, не теряли времени».
– Но ведь с освобождения Петрозаводска прошло всего четыре года. И за это время там уже много всего построили?
– Кое-что построили, да. Это была специальная, наверное, какая-то проектная организация, которая занималась почтами, связью.[5]
На углу улиц Дзержинского и Карла Маркса дом слева был уже построен, угловой. Ленинградским архитектором Вячеславиной.[6] А на другой стороне я проектировала дом. И он сейчас стоит, угол Карла Маркса и Дзержинского.
Генпланом занимались ленинградцы. Одного я хорошо знаю, он мне очень понравился, мы с ним познакомились. И я его притащила даже к нам. Это Миша Штример.[7] Очень хороший архитектор и обаятельный человек. Он похвалил мой летний театр. Я была у Лазаря Ивановича Чинёнова, городского архитектора, согласовывала этот проект. Этот театр был в Парке культуры и отдыха, он, к сожалению, сгорел через несколько лет. Каменная будка осталась, с висящими гирляндами, кинобудка. А вся деревянная часть сгорела. Сохранились фотографии.
– Марина Георгиевна, я вот что хотела уточнить. Вы приехали в 1948 году, и в Петрозаводске что-то было уже построено? Реконструировалась почта, потом был построен дом на Карла Маркса, угол Дзержинского. И что ещё было построено? Вокзал?
– Его строительство вскоре началось. По-моему, Масленников его пробивал.[8] Потому что многие были против того места, которое он хотел, в конце улицы Ленина.
– Недавно в Фейсбуке я увидела фотографию Петрозаводска, кажется, 1953 года. Как раз строится вокзал в конце Ленина. А сама улица Ленина – это просто какие-то жуткие деревянные развалюхи.
– Да, наверное… Там сейчас осталось только здание детской поликлиники.
– Которую уже почти уничтожили…
– И были сильные развалины на набережной, вот там, где сейчас здание Академии наук. Там были одни развалины.
– Были ли типовые образцы, на которые вы ориентировались?
– Первые три года моей работы, с 1948-го по 1951 год, ещё не было типового проектирования. В 1951-м, может быть, оно началось. Сначала были типовые секции, типовые квартиры, из которых можно было набирать дом. Типовые проекты появились позже.
– Из типовых секций вы, как из кубиков, могли что-то строить?
– Да. Вот мой дом на Карла Маркса составлен из типовых квартир. Я не имела права сама придумывать ту или другую планировку квартир, а использовала типовой план квартиры.
– А вы не знаете, из чего исходили, составляя эти планы? Это должны были быть отдельные квартиры или коммуналки? Что было в основе типовых проектов?
– Дешевизна и скорость. Это были двух-трёхкомнатные квартиры, однокомнатных, по-моему, было мало. Первый этаж отводился под магазины. Мы делали и интерьеры магазинов, которые там предлагались. Интерьеры, форма окон могла быть любая. Масштаб здания, его пропорции, декоративное убранство – это было исключительно наше творчество.
– Я думаю, вы ориентировались на соседнюю застройку? Или нет?
– Я не хотела ориентироваться на соседний дом, мне он был как-то чужд. У нас вообще была большая разница в формировании вкуса или направления – ленинградская школа и московская.
– Вот это я хотела у вас спросить: в чём была разница? Это очень интересно.
– Хотя наш институт назывался школа Жолтовского,[9] последователя ренессансной архитектуры, но вместе с тем в Москве работал и Щусев, архитектор совсем другого направления, он опирался на русскую архитектуру, на церковную. Вот у него Казанский вокзал своеобразный совершенно. Там больше своеобразия, творчества. А в классической архитектуре, ренессансной, больше канонов, основанных на ордере. Колонны, капители, карнизы…
Когда мы приехали, с первого же года нас позвали в архитектурный техникум. Писали рецензии на дипломы. И мне попался дипломный проект Орфинского (смеётся). Тема была, по-моему, библиотека на том месте, где сейчас стоит … то ли дворец культуры… на улице Гоголя, с видом на Лососинку.[10] Мы там стали потом преподавать курс «Введение в архитектуру». Мы написали письмо в наш институт, и нам из институтского фонда прислали образцы студенческих работ, которые там хранились. И мы ими пользовались как образцами. Малые формы – скамейки, беседки какие-то…
Из воспоминаний М.Г. Старченко: «Пригласили нас писать рецензии дипломникам (архитектурного – М.В.) техникума, и мне выпал проект Славы Орфинского. Он прекрасно защитился несмотря на мою критическую рецензию и поехал поступать в Московский архитектурный институт. А дальше его безграничная преданность деревянной архитектуре Карелии, ежегодные поездки по Карелии, книги и звание академика».
– Вы получили задание построить дом в каком году?
– На второй год работы, по-моему. В 1949 году, наверное. А потом я за три года умудрилась сменить много работ. Когда стены дома уже были выстроены, остались лепные работы, я захотела пойти поработать на доме мастером. Там был главный инженер по строительству, что ли, Раков, интересный человек. Он был на Соловках вместе с Лихачёвым, потом не имел права вернуться в столичный город и обосновался в Петрозаводске.[11] Человек очень интеллигентный, эрудированный, талантливый. Он выпускал альбомы своих зарисовок. Мне кажется, он был главный инженер по строительству. Он меня даже в качестве перевода устроил на мой же дом поработать мастером. Я сколько-то поработала.
Все годы, начиная ещё со студенческих лет, я ездила в экспедиции по Северу. На третьем курсе ездила в экспедицию по обследованию сохранившихся деревянных памятников по реке Пинеге, а потом мы по Карелии ездили. И вот в этот год, когда я поработала мастером, потом перешла в охрану памятников. В это время в Петрозаводске много занимались сохранившимися церквями. Гнедовский Борис Васильевич – я помню! (смеётся) И Ополовников[12]. С Ополовниковым мы не сдружились, а с Гнедовским мы много ездили. Это было в начале 1950-х. Летом мы с ним ездили. И потом я не только с Гнедовским ездила. Я уже работала в охране памятников и ездила с теми, кто там ещё работал из местных.
Помню, мы были в Типиницах, в Кижах, конечно. Во многих местах.
– А почему вы решили временно уйти из архитекторов? Просто было интересно что-то новое?
– Мне интересно было новое, и я хотела много увидеть, много рисовать… Быть более свободной, наверное. И так прошло три года очень быстро. Потом я уехала и поступила на курсы усовершенствования в Москву, в 1951 году. Я три года должна была отработать.
– Пока мы ещё не закончили с предыдущим периодом. Вы говорите, что тогда типовых проектов никто не посылал, и всё, что создавали, это было творчество конкретных архитекторов? Ну, кроме вот этих типовых секций…
– Да, кроме типовых секций. Но внешний облик сильно диктовался этими секциями, потому что вот – предположим, квартира. В каждой комнате должно быть одно окно. На фасаде должен быть какой-то ритм.
– Но форма окон – это было ваше? Или они тоже типовые были?
– Тогда столярку разрабатывали сами, я помню. Вот у меня в доме на Карла Маркса произошёл такой казус. Техник разрабатывала столярку, и получилось так, что форточки открывались в разные стороны. (смеётся). Одна наружу, другая в комнату. Пришлось переделывать.
– Сколько лет вы провели на курсах повышения квалификации в Москве?
– Два года. В это время у нас были две летние большие-большие поездки. В одну я поехала в Карелию опять же. А вторая была в Армению. В Армению мы поехали всем курсом, человек 20, наверное. Это были поездки по собственной инициативе. Мы рисовали, фотографировали, смотрели…
– Закончив эти курсы, вернулись в Карелию?
– Сначала я осталась в Москве.
– В связи с чем?
– В связи с тем, что меня настиг такой бурный период…
– До романтики мы с вами всё-таки добрались!
– Да… По Карелии, по-моему, мы путешествовали в такой компании: Слава Орфинский, Толя Дубовский[13] и ещё Валера. Мы поехали вчетвером в Карелию, потом разделились: двое туда поехали, двое сюда… На какие-то праздники мы с этими мальчиками пошли в полупеший поход в направлении Ростова, Переславль-Залесского, Углича. Шли, шли… Тащили чемодан почему-то – не рюкзак, а чемодан с вином… По дороге присаживались на лужайках, пили, смотрели все монастыри… Суздаль тогда был в первозданном виде… Я тогда училась на ФАУ (факультет архитектурного усовершенствования – те самые двухлетние курсы. — М.В.), а они тогда заканчивали институт, эти мальчики. Мы жили в одном общежитии. И я часто к ним приходила, так как со Славой я была давно знакома, с ним мы ездили и раньше. А они жили такой дружной коммуной. По очереди готовили что-то примитивное – помню, кисель варили или макароны, что-то такое простое.
Потом я работала в Москве, у меня было тяжёлое время. Жить негде, родилась Мариша — это 1954 год.[14] И я вскоре вернулась в Петрозаводск. Марише было пять лет – это был 1959 год. Я получила хорошую работу, сразу же получила квартиру. Но в Карелпроект меня, к сожалению, не взяли, не было места. Фарид Рехмуков меня не очень хотел. А тогда организовалась новая проектная организация Совнархозпроект. И туда пригласили ленинградца Соломонова руководителем. Я у него стала работать. До тех пор, пока эти совнархозы[15] не ликвидировали, и Совнархозпроект слился с Карелпроектом.
– Что вы строили тогда?
– Я тогда была таким небольшим начальником. Спроектировала павильон над Бесовыми следками. Но он не особенно удачный, я бы сказала.
Однажды была у меня командировка, по-моему, в Кемь. А по дороге я заехала, по-моему, в Вирму, где интересная церковь.[16] Я туда заехала и потом из Кеми поехала на Соловки. Там ещё было какое-то военное училище. И чтобы туда попасть, нужно было разрешение от генерала. Я ему послала телеграмму и получила согласие.
Во второй раз я уехала из Петрозаводска, когда Маришу приняли в Суриковскую художественную школу, это было, когда она была в четвёртом классе. Вот тогда я и уехала. Но я бы не уехала, если бы не это обстоятельство. К тому времени родители получили квартиру в Москве. Потом со временем родители построили себе кооперативную квартиру, а эта осталась нам. На Онежской улице.
– Марина Георгиевна, вы уже не имели отношения к строительству Петрозаводска, когда работали в Совнархозпроекте?
– Нет, имела. Спроектировали и построили дом, в котором я потом жила. Это угол Свердлова и набережной. Я переехала с Зареки, где у меня была такая же однокомнатная квартира.
– То есть вы строили жилые дома в Петрозаводске? И это было уже хрущёвское время, поэтому, наверное, использовались другие принципы? Блочная архитектура…
– Нет, этот был кирпичный дом. Он нестандартный, потому что одно крыло было запроектировано под общежитие, и первые два этажа были рабочие, под проектную организацию. А во втором крыле были квартиры.
В первые три года я ещё построила деревянный стадион, с резной оградой. Еще летний театр и жилой дом и три дома по улице Гоголя, фактически их фасадную часть. Потому что это были типовые дома и хотели их как-то принарядить, сделать не типовыми. И там на самом деле такие висящие колонны толстые… Рядом с гастрономом, на улице Герцена. На углу хороший гастроном, а рядом с ним и напротив эти дома. И третий дом – это как пойдёшь по Гоголя, то первый же переулок или улица направо. Там тоже стоит такой же конфигурации дом, но по-другому украшен.
– Когда появились типовые проекты? Они откуда-то сверху рассылались, по всей стране?
– После 1951 года. С 1954-го, 55-го, примерно так. Сперва были жилые дома, потом стали детские сады, школы типовые. Я помню, были целые альбомы этих типовых проектов. Для разных климатических зон, разного назначения. Работа была менее интересной. Кто-то получал отдельные индивидуальные заказы. Мне почему-то не попадалось – или их добиваться надо было….
– Как принимали решение, где и кто будет строить?
– Тебе давали участок с геосъёмкой, с геологией – обследованиями, какие фундаменты можно делать. Участок имел свои границы и красную линию застройки. Ты за неё не должен был выходить. Генплан делали в Ленинграде.
– Кто принимал решение, в какой последовательности строить, что сначала, что потом?
– Я думаю, городской архитектор и городской совет решали. Архитекторы дают свои предложения, а город уже сам решает, это же он даёт деньги.
Чинёнов был очень колоритной личностью. Симпатичный и своеобразный человек. К нему приходишь – он был такого небольшого росточка, – сидит в кресле, отвернувшись к окну. И сначала говорит как-то недоброжелательно. Но ко всем нам относился запросто. Говорит: «Ну что, Марин?..» Он построил по своему проекту дом напротив гостиницы «Северная».
– Очень хороший дом! Скруглённый угол такой. Там был книжный магазин, теперь его нет, к сожалению…
– Да-да… Он поворачивает немножко вдоль бульварчика…. А гостиницу «Северную» построил Гутин, о котором я говорила.
– Минуточку, а её разве не было в войну?
– Она была, может быть. Гутин давно работал.[17] Я не знаю, с какого года, но он всё время был, он был такой трудолюбивый и успел много чего понастроить (смеётся). Не всегда это нравилось, но…
– Но «Северная» ведь ничего, как по-вашему? Или вы не очень к ней хорошо относитесь?
– Ну… Как-то не очень. (смеётся)
–А какие вам самой нравятся постройки в Петрозаводске больше всего? Что бы вы оценили на пятёрку?
– Вот хороший, по-моему, дом был построен молодым архитектором – я его не знаю. Он работал у Ляли Мунасыповой, в её группе. Этот дом типичный, вниз по Ленина если идти. Вот этот дом, по-моему, хороший.[18]
Я хочу немножко сказать, как мы проводили свои встречи, праздники, какие дарили подарки. (показывает фотографии и шуточные рисунки)
– Вот, самое интересное здесь. А вот Слава Орфинский… А вот Тамара Ковалевская… А это Раечка или нет? Даже не знаю, кто это… А это Воронова у нас работала… Галина Воронова, а это её муж.
Из воспоминаний М.Г. Старченко: «Каждый праздник задумывался заранее и имел своё лицо, свои сделанные руками подарки, песни, розыгрыши. Мне однажды подарили суровую скатерть, на которой были аппликации и вышивки, сделанные каждым из участников. Даже Слава Орфинский вышил что-то. А я дарила свои деревяшки – срезы с портретами. Пели и пили».
– Про Лялю Калимулловну Мунасыпову немножко расскажите, пожалуйста.
– Её все очень любили как очень мягкого, душевного и скромного человека. У неё очень высокими были человеческие качества. Вот я хочу ещё одну картинку показать, ее рисовала Ляля — «Посещение Лазарем подруг юности». Это нарисовано, когда мы с ней жили на Перевалке. 1950 год. Таким мы представляли своё будущее.
Последние годы работы в Петрозаводске я занималась больше планировкой. Микрорайоны там… То есть – есть план этого района, и ты расставляешь домики. Где детский сад, где школа, где дома, где что.…
– Какие микрорайоны в Петрозаводске вы планировали?
– От Первомайского шоссе идёт бульвар к озеру. [19] Вот как раз по обе стороны этого бульварчика.
– Там очень многое изменилось теперь. В глубине этих кварталов построили много современных домов.
– Башни, наверное?
– Нет, к счастью, не башни. Как-то они там всё-таки не торчат вызывающе. Цвет у них, правда, такой ярко-жёлтый…
– Ну, цвет может меняться. А что построили на углу Кирова и Ленина?
– Ой, не напоминайте мне, Марина Георгиевна… Я присутствовала при том, как там рубили деревья. Там же сквер был.
– Когда-то там был деревянный дом, его снесли…
– А потом там был очень милый скверик. Он очень оживлял улицу Ленина, делал её более, как бы сказать, человеческой. Я как-то приехала в гости, иду по Ленина, и вдруг, батюшки-светы, рубят все деревья там…
– Ну, построили там что-то?
– Там построили пирамиду… Знаете, как в Лувре. Стеклянная пирамида. В ней и под ней какие-то (я там, честно говоря, никогда не была) магазины. Но сквер уничтожили.
– Но там сквер и не планировался никогда. Это просто на Ленина было пустое место.
– Но скверов, зелени в Петрозаводске не так чтобы очень много, могли бы и пощадить. Но поскольку вопрос о деньгах…
– Нет, по Генплану там не было сквера никогда.
– Не буду я вас больше мучить, Марина Георгиевна, я уже чувствую, что вы устали у меня.
– Нет, ну мы, наверное, сказали всё, что хотели.
_______________________
[1] Иегуди Менухин посетил Москву в 1945 году став первым зарубежным исполнителем, приехавшим в СССР после войны. Он исполнял совместно с Давидом Ойстрахом двойной скрипичный концерт Баха.
[2] Имеется в виду известный карельский архитектор Константин (Кусиэль) Яковлевич Гутин (1910-1976). О нём см.: https://gazeta-licey.ru/news/chronicle/1469-100-let-konstantinu-gutinu Основные осуществленные проекты Гутина в Петрозаводске: поликлиника НКВД на ул. Кирова, 14 (ныне госпиталь МВД, 1938); жилой дом НКВД на ул. Дзержинского, 4 (1938); жилой 4-этажный дом погранвойск на пр. Ленина, 12 (1939); реконструкция здания Совета Министров КФССР на пр. Ленина, 19 (1940); реконструкция Дома политпросвещения на ул. Куйбышева; восстановление гостиницы «Северная» (1947); архитектурно-строительный техникум на ул. Энгельса; баня на 150 мест на ул. Гоголя (1951); лесной техникум (1952); Государственная публичная библиотека (1959).
[3] Архитектор Алексей Герасимович Барышников (1898 – 1988).
[4] Фарид Измайлович Рехмуков (1926—2005) с 1955 года возглавлял Карелпроект. Автор проектов здания Карельского обкома КПСС в Петрозаводске (с 1991 года Законодательное собрание Республики Карелия) на ул. Куйбышева, д. № 5, Карельского государственного педагогического института (1962), павильона Карелии на ВДНХ (1954г.)
[5] Петрозаводский главпочтамт был построен в 1930-е годы и реконструирован в 1946-1948 годах по проекту архитектора А.К. Андреева. Александр Кузьмич Андреев в 1946—1949 годах преподавал в Московском архитектурном институте, позже в Ленинградском инженерно-строительном институте (1950—1960) и с 1967 года в Ленинградском институте живописи, скульптуры и архитектуры имени И.Е. Репина. Являлся главным архитектором первой очереди Ленинградского метрополитена.
[6] Архитектор М.Ф. Вячеславина являлась автором проекта жилого дома №20 на пр. Карла Маркса (1950-53) и Министерства внутренних дел Республики Карелии (1949-51).
[7] Михаил Александрович Штример (1916-?), позже профессор Санкт-Петербургского государственного академического института живописи, скульптуры и архитектуры имени И.Е. Репина.
[8] Архитектор Дмитрий Масленников, возглавлявший в те годы Управление по делам архитектуры Карело-Финской ССР, выступил с идеей переноса вокзала к центру города. В 1946 году правительство республики утвердило новый генеральный план. Вскоре начались работы по переносу и переустройству путей, снос складов, которые находились на месте нового вокзала. Здание вокзала было сооружено в 1953-55 годах по проекту архитектора В.П. Ципулина в традициях позднего неоклассицизма. Сейчас это памятник архитектуры.
[9] В 1945 году постановлением правительства была создана Архитектурная мастерская-школа академика архитектуры И.В. Жолтовского. Мастерская не являлась частью Московского архитектурного института.
[10] Марина Георгиевна имеет в виду, по всей видимости, место, где позже, в 1958 году был построен Дом культуры ОТЗ.
[11] Марина Георгиевна рассказывает о Владимире Тихоновиче Ракове (1906 – 1969), инженере-строителе, педагоге, художнике. Он в 1928 – 1932 гг. отбывал срок на Соловках и Беломорканале (по надуманному делу о «космистах»), после чего жил в Петрозаводске, с перерывом на эвакуацию во время войны.
[12] Александр Викторович Ополовников (1911 — 1994), архитектор, реставратор, академик, доктор архитектуры. Один из крупнейших специалистов по деревянной архитектуре Севера, основатель музея-заповедника «Кижи».
[13] В будущем – заслуженный архитектор России Анатолий Сергеевич Дубовский ((27.05.1930 – 09.01.2004). Автор серии типовых жилых домов с малометражными квартирами для строительства в Карельской АССР (Петрозаводск, Беломорск и др.) 1955-1960 гг., экспериментального жилого дома в Петрозаводске, 1956-1958 гг., планировки сооружений городского парка с Зелёным театром в Петрозаводске, 1954-1959 гг., клуба-столовой ДОКа в Петрозаводске, 1955-1956 гг., а также автор генплана г. Черноголовка и многих других архитектурных произведений Москвы и Черноголовки.
[14] Марина Анатольевна Щедринская, дочь Марины Георгиевны Старченко.
[15] Совнархозы – Советы народного хозяйства, органы территориального управления народным хозяйством СССР. Были расформированы в 1965 г.
[16] Церковь Петра и Павла в селе Вирма (XVII в.)
[17] Гостиница «Северная» была построена в 1939 г. Но во время войны её стены были разрушены авиаударами, и к лету 1948 года гостиница была восстановлена. Автором нового проекта здания в неоклассическом стиле был Константин Яковлевич Гутин.
[18] Скорее всего Марина Георгиевна имеет в виду Центр социальной работы (пр. Ленина, 6), построенный по проекту Евгения Ферсанова.
[19] Марина Георгиевна имеет в виду, очевидно, бульвар Победы, на котором расположен ДК «Машиностроитель».
