Трагическая история командующего Балтийским флотом, вице-адмирала Адриана Ивановича Непенина
Кто пролил непенинскую кровь — германский агент или русский большевик? Или этот подлый выстрел был плодом их сговора? Ясно лишь то, что рукой стрелявшего водила отнюдь не слепая ярость. Но что двигало теми людьми, которые кололи штыками мертвое тело человека, чей ум и талант столько раз спасал их жизни?
“Пьяной толпой орала.
Ус залихватский закручен в форсе.
Прикладами гонишь седых адмиралов
Вниз головой
С моста в Гельсингфорсе”.
В. Маяковский. Ода революции
…Незадавшееся финское лето хоть и сдержанно, и прижимисто, а все же временами нет-нет да и одумается, расщедрится и подарит вдруг такой вот идеальный день. Настолько летний, что в существование в природе холодов и поверить невозможно. Нет, может быть, где-то, когда-то и бывает… Но только не в этом прекрасном приморском городе!
Хельсинки залит солнцем. На Торговой площади, Кауппатори, где запах моря смешивается с ароматом клубники и лосося на гриле, энергичные дамы в летах со знанием дела выбирают молодую картошку и нарядные оранжевые лисички, дети, как им и положено, требуют мороженого, а спешащие на свеаборгский паромчик на ходу закупаются обязательным горошком, царит август. Здесь же с обелиска императрицы невозмутимо взирает на пеструю туристическую толпу сверкающий символ иного царства — двуглавый орел. Туристы старательно улыбаются экранам своих айфонов — селфи на фоне обелиска, на фоне собора, паромов и рынка. На фоне финского лета, которое нынче нарядилось во все самое лучшее и готово фотографироваться, фотографироваться, фотографироваться…
Мне вдруг тоже хочется почувствовать себя туристом. Сделать селфи — я и белый круизный лайнер, я и радость, отсутствие забот и я. Но у меня сегодня другие дела. Поэтому выбираю самую сладкую клубнику и увожу себя с этого праздника жизни. Совсем рядом, стоит только через мостик перейти, меня ждет удивительное место — Катаянокка.
Вот остается позади Успенский собор, к которому только успевают подъезжать огромные туристические автобусы, и я оказываюсь совершенно одна. Вопреки всякой логике девяносто девять процентов туристов даже не пытаются сделать несколько шагов вглубь района, архитектурному великолепию которого поют дифирамбы путеводители на всех языках.
Впрочем, вероятно, логики не стоит искать ни в чем, что связано с Катаяноккой. На этом Можжевеловом мысе (так переводится его название), например, не встретишь можжевельника. Выстроились в безупречные шеренги липы, цветут в изобилии, сменяя друг друга, подснежники, сирень и шиповник, и до поздней финской осени держатся, наверное, самые стойкие на свете розы. А можжевельника на Можжевеловом мысе нет.
Да и вторая часть его названия не соответствует действительности. Еще в начале XIX века искусственный канал соединил Северный и Южный порты, отрезав пользовавшееся в те времена дурной славой место обитания портовых грузчиков от респектабельного гельсингфоргского центра. Так что Можжевеловый мыс давно уже не мыс, а остров. Необыкновенный остров. В двух шагах от него шумит многоголосая и разноязыкая Кауппатори, здесь же всегда стоит тишина, лишь изредка нарушаемая криком заполошной чайки или звуками пианино из приоткрытого окна.
О эти окна Катаянокки! Окна-эркеры, окна-бойницы, окна-иллюминаторы. Окна домов-замков, домов-крепостей, домов-кораблей. И двери им под стать, каждая — произведение искусства. Теряешь ощущение времени, поражаясь затейливости оконных переплетов и гармоничной асимметрии фасадов, разглядывая в восхищении невероятных каменных сов, медведей, лебедей. Сказочные улицы пусты, только ты да никогда не стихающий здесь ветер, и можно не отказывать себе в удовольствии провести по стене удивительного дома рукой, чтобы не просто увидеть — ощутить, как суровость необработанного гранита переходит в прохладную гладкость гранита обработанного, потом в булыжник, и наконец в колючую шершавость цветной штукатурки. Это как прикоснуться к тому, что невозможно потрогать, как прикоснуться к музыке.
А ведь кто-то в этой архитектурной музыке северного модерна живет. Поговаривают, что одни миллионеры. Миллионеров на улицах не видно, зато рядом на берегу сушатся-развеваются на ветру коврики. Возможно, миллионерские. Здесь, в шаге от архитектурных шедевров, устроены деревянные мостки, с которых местные жители могут постирать в море ковры, создающие уют в их украшенных майоликой и витражами эпохи модерна невероятных квартирах. В Хельсинки до сих пор жива эта традиция — стирать ковры в море хвойным мылом. И мостки живы. И летом нередко можно увидеть на них финскую семью, сосредоточенно работающую щетками или неторопливо попивающую кофе из термоса в ожидании момента, когда чистый ковер можно будет снять с сушилки. Негромкие разговоры, смех купающихся у мостков детей, плеск воды, лебединая пара деловито учит потомство хорошим манерам… Как безмятежно, должно быть, дремлется под эти мирные звуки огромным ледоколам «Urho» и «Sisu», «Voima» и «Otso», терпеливо дожидающимся у берегов Катаянокки наступления зимы.
И как трудно поверить, что именно здесь, в этом идиллическом месте сто лет назад были вписаны едва ли не самые страшные страницы в историю российского флота.
В те далекие дни Гельсингфорс был главной российской военно-морской базой на Балтике и там, где сегодня проводят свои летние каникулы финские ледоколы, ранней весной 1917 года стояли, вмерзшие в лед, дредноуты «Гангут» и «Севастополь», «Полтава» и «Петропавловск», броненосцы «Андрей Первозванный» и «Император Павел I», крейсера «Громобой», «Россия» и «Диана», эсминец «Новик». Оплот России на Балтийском море.
На штабном судне «Кречет» практически неотлучно находился командующий Балтийским флотом Адриан Иванович Непенин. Дни и ночи без устали планировал он весеннюю кампанию. Напряженно ждал момента, когда растают льды и корабли смогут выйти из Финского залива, чтобы сказать свое слово в решающей битве. Линкоры готовы, боевой дух экипажей жив, флотская разведка работает безукоризненно, арсеналы полны. 108 аэропланов «Илья Муромец» готовы подняться в воздух. Много усилий приложил Непенин, чтобы у флота появилась своя авиация. И особой своей удачей считал назначение «техником по авиационной части» своего протеже — самого создателя «Муромцев» молодого конструктора Игоря Сикорского.
Непенин был уверен, что у флота хватит мощи выправить катастрофическую ситуацию и обеспечить России столь необходимую ей победу в грядущей кампании на Балтике. Воевать на море он умел. Чего он не умел, так это разбираться в политике, которая на флоте всегда считалась делом грязным. Но каждый день доносившиеся из Петрограда тревожные вести не оставляли сомнений в том, что грязь эта с катастрофической скоростью селевым потоком наползает на всю российскую жизнь и никому от нее не укрыться — ни в служении своему делу, ни в частной жизни.
А частной жизни Непенину хотелось в те дни как никогда. Ведь только месяц миновал с того торжественного дня, как 45-летний контр-адмирал впервые в жизни стоял под венцом. Он даже привыкнуть еще не успел к счастливой мысли о том, что теперь не одинок, что дома его ждут жена Оленька и пятилетняя Люся. Когда судьба свела его с молодой — на семнадцать лет младше — вдовой трагически погибшего при взрыве крейсера «Паллада» старшего офицера Александра Романова, Адриан Иванович и сам уже не думал, что женится.
Была у него в юности горькая история. Двадцатилетним мичманом влюбился без памяти, просил руки и сердца, а получил жестокосердный и насмешливый отказ — пара ли потомок небогатого рода Непениных из Великих Лук дочери самого севастопольского градоначальника? Боль от испытанного унижения была так велика, что держал уже в отчаяньи у виска револьвер, но жизнелюбивый крепкий характер взял свое.
Характер с детства был боевой. Старшие сестры и через десятки лет с холодком по позвоночнику вспоминали, как тринадцатилетний Адриан однажды поспорил с друзьями, что перейдет реку в ледоход. Поспорил и тут же стал прыгать с льдины на льдину, пока не добрался до противоположного берега. На увещевания перепуганных взрослых отвечал, что так, мол, воспитывает в себе мужество и верность слову. В Морском кадетском корпусе этот гордый, с трудом приспосабливающийся к строгой дисциплине мальчик сразу заработал репутацию маленького бунтаря. Так потом и было всю жизнь — Адриан Непенин всегда был чрезвычайно смел, добр и честен с друзьями, но независим и дерзок с любым начальством. А такие люди с собой не кончают. У них иной путь.
Лейтенанта Непенина его путь привел на Тихий океан, в Порт-Артур добровольцем. Командуя миноносцем «Сторожевой», во время японской атаки ночью 2 декабря 1904 года, прикрывая флагманский броненосец «Севастополь», он подставил борт своего корабля под торпеду. Серьезно поврежденный взрывом, с разорванным носом, заливаемый ледяной водой, «Сторожевой» продолжал стрелять по японским миноносцам до тех пор, пока те не пошли на выход из бухты, где оставался последний броненосец Порт-Артура. Лишь после этого Непенин приказал рулевому выбрасываться на берег. За проявленную храбрость получил орден Святого Георгия 4-й степени. И когда Порт-Артур был сдан, остался верен себе и Отечеству — отказался дать врагу подписку о неучастии в войне и год пробыл в японском плену.
Когда-то, в годы учебы, кадет Непенин не отличался особым рвением в постижении наук, за недостаточное прилежание оставлен был даже на второй год, да и сам позже не раз вспоминал, как невыносимо скучны ему были военные дисциплины.
Но Морской корпус остался позади, началась служба, и тут в полную силу проявились непенинская недюжинная работоспособность, живой природный ум и выдающиеся волевые качества. Этот человек будто был создан для флота. Он никогда не суетился, не торопил событий, умел ждать и видеть, когда ситуация созреет для точного маневра. Он упрямо шел к цели и безошибочно выбирал себе помощников. Будучи прекрасным аналитиком, всегда смотрел в корень и понимал суть вещей.
В 1911 году Адриан Непенин возглавил службу связи Балтфлота, которая находилась на тот момент в зачаточном состоянии, лишь обеспечивая передачу сообщений между судами и базой флота. Всего за три года к началу войны Непенин произвел настоящую революцию, фактически превратив вверенную ему службу в морскую разведку.
Непенину, молодым лейтенантом пережившему ад Порт-Артура и наблюдавшему своими глазами страшную гибель броненосца «Петропавловск» с адмиралом Макаровым на борту, не давала покоя мысль о том, как же действовать, чтобы флот мог если не избегать трагических потерь, то хотя бы минимизировать их. Все размышления приводили к одному выводу — без точного знания планов и намерений противника эту задачу не решить.
И разведка работала. Неприятеля выслеживали с береговых постов и гидроаэропланов — вот для чего Непенину так нужна была собственная авиация. Вражеские корабли засекались по радиопеленгам. Но Непенин видел, что всего этого, увы, недостаточно. Необходимо было обладать информацией о следующем шаге врага, прежде чем тот успеет его сделать, знать замыслы противника до того, как его корабли выйдут из своих гаваней.
Непенин приказал радиостанциям постов службы связи точно записывать все неприятельские радиограммы, как они ими принимались, и передавать эти записи для сохранения в штаб. Конечно же, все передаваемые приказы немецких адмиралов тщательно шифровались и каждые 24 часа в полночь перешифровывались по особым кодам. Процесс этот окружен был непроницаемой стеной секретности. Шифровальщики работали в каютах без иллюминаторов, входы в них были закрыты черными шторами. Шифры берегли, как зеницу ока. Даже самый виртуозный разведчик добраться до них не мог.
Адриану Непенину удалось невозможное — заполучить шифры германского флота.
Туманной ночью с 12 на 13 августа 1914 года, в самом начале войны, германский крейсер «Магдебург» напоролся днищем на камни возле маяка Оденсхольм. Команда целую ночь пыталась исправить ситуацию, но безуспешно, и на рассвете крейсер был замечен русскими моряками с маячного поста. Немцы открыли огонь по маяку, однако радисты, истекая кровью, успели передать на базу бесценную информацию. Русские крейсера тут же вышли к острову Оденсхольм. Обстреливая «Магдебург», они не позволили германскому миноносцу снять с крейсера его экипаж и взяли в плен командира, двух его офицеров и полсотни матросов. Перед сдачей немцы успели все же устроить взрыв, и «Магдебург» затонул.
Командовавший тогда Балтийским флотом адмирал фон Эссен немедленно отправил к месту гибели «Магдебурга» партию водолазов, которые тщательно обыскали крейсер и при обследовании грунта вокруг затонувшего корабля наткнулись на тело немецкого шифровальщика. Его окоченевшие руки прижимали к груди свинцовые переплеты секретных кодов германского флота.
Сам по себе найденный сигнальный код германского флота не делал возможным чтение его радиотелеграмм. Раз в сутки немцы изменяли свою систему шифров, при этом вносили поправки по одному и тому же принципу. Для того, чтобы читать радиограммы противника, русским необходимо было взломать этот ключ дня. Вот тут-то и пригодился тот архив неприятельских радиотелеграмм, который предусмотрительный Непенин начал собирать уже задолго до гибели «Магдебурга». Теперь, с получением кода и шифров, его подчиненные приступили к тщательной сортировке и попыткам найти ключи к их чтению.
Когда были достигнуты первые успехи в раскрытии шифров, Непенин сосредоточил эту работу на радиостанции Шпитгамна. Так появился таинственный «Черный кабинет», как называли эту службу те немногие, кто по прямым своим обязанностям знал о его существовании. Станция находилась в маленькой эстонской деревушке, прячущейся в глухом сосновом лесу. Там шесть тщательно отобранных Непениным офицеров-дешифровальщиков делали свою работу в обстановке строжайшей секретности. Сколько же человеческих жизней им удалось спасти, сколько трагедий предотвратить!
Русские моряки поделились своей находкой с союзниками, и теперь в течение одного-двух часов после введения немцами нового ключа либо у русских, либо у англичан была готова его расшифровка, которая немедленно отсылалась в Генштаб союзников. С этого момента Антанта имела полную информацию о грядущих налётах цеппелинов на Лондон, выходах немецкого линейного крейсера «Гебен» на бомбардировку русских городов в Чёрном море и обо всех операциях германского флота.
С первых же месяцев 1915 года командный состав флота оценил результаты усилий непенинской службы и к ее создателю стали относиться с все возрастающим благодарным почтением, называя его своим «ангелом-хранителем». Воюющим же матросам Непенин и вовсе казался всезнающим кудесником, чудесным образом оберегающим их от внезапной смерти.
Велика была помощь службы связи и сухопутным войскам. 12-я армия, оборонявшая Ригу, получала от Непенина полную информацию о передвижениях на фронте и за фронтом противника, за что Адриан Иванович был произведён в контр-адмиралы и награждён орденами св. Станислава 1-й степени с мечами и св. Анны 1-й степени с мечами. А за помощь английским подводным лодкам он удостоился королевского ордена св. Георга.
Неудивительно, что осенью 1916-го, когда Балтийский флот переживал кризис власти после безвременного ухода адмирала фон Эссена и неудачного назначения на его место большого знатока минного дела, но неважного организатора адмирала В.А. Канина, Непенину предложили занять пост командующего. У этого решения было много противников. Кто-то завидовал молодому, не учившемуся в академии «выскочке», кто-то сомневался, что не имеющий опыта командования даже крейсером Непенин сможет руководить такой огромной массой кораблей. Но его авторитет и заслуги перед флотом перевесили все недовольства и сомнения.
И вот морозной мартовской ночью 1917 года командующий флотом контр-адмирал Непенин стоял на палубе «Кречета», устремив взгляд на Гельсингфорский рейд, и на душе у него было тяжело. Этот год обещал стать последним годом войны, и управляемый им флот был готов к тому, чтобы закончилась она триумфом русского оружия. Если бы только можно было начать операцию прямо сейчас! В море в военных условиях дисциплина была железной, все было подчинено выполнению боевых задач. Но корабли вмерзли в лед и по этому льду потянулись с суши к судам разносчики гибельной заразы — революционного бунта. Командующий гордился своими кораблями, доверял их экипажам, много раз проверенным в боях с врагом. Но сейчас все перевернулось с ног на голову, и оказалось вдруг, что враг там, на его линкорах и крейсерах. Выкрикивает лозунги, нашептывает подстрекательства, рушит, разлагает флотский порядок.
Из Петрограда от Родзянко пришла телеграмма, прочитав которую, по воспоминаниям очевидцев, всегда энергичный и жизнерадостный Непенин постарел на глазах. В содержание этой телеграммы верить не хотелось, невозможно было поверить! Царь отрекся от престола. Балтийский флот должен признать Временное правительство. Надо было принимать политические решения, надо было идти на переговоры с теми, кто превращает его корабли в рассадник смуты, надо было продолжать во что бы то ни стало войну, иначе Россию уже не спасти.
После мучительных раздумий Непенин собрал офицеров, с горечью прочел им телеграмму и объявил о неизбежности признания новых властей.
Чтобы расползающиеся слухи о столичных событиях не привели к волнениям, приказал вызвать на флагманский корабль по два депутата от всех кораблей, частей флота и крепости Свеаборг, чтобы услышать их требования. Требования оказались неожиданно скромными, и командующий без колебаний дал согласие их удовлетворить. Всего три пункта: разрешение курить на улице, разрешение носить калоши и еще одно, настолько незначащее, что никто из очевидцев его потом и вспомнить не мог. Никакой политики, никаких претензий на отмену внешних правил воинской дисциплины. Даже про питание, «червивое мясо» — повод, по которому разгорались матросские бунты 1905-1906 годов, на этот раз не вспоминали. Никто из делегатов не выказал враждебных чувств ни лично к Непенину, ни в адрес своих командиров. Будучи грубоватым в обычной жизни человеком, он никогда не допускал барского высокомерия в отношении к матросам и офицерского произвола на его кораблях не бывало.
Принесли телеграмму Керенского. Поскольку вице-адмирал Непенин признал Временное правительство, Керенский приказывал матросам повиноваться Непенину во всем.
Телеграмма успокоила. Когда все разошлись, могло даже показаться, что ситуация не так страшна, что ощетинившиеся корабли с бурлящими на них страстями по-прежнему управляемы волей Непенина, и в его власти эти страсти погасить.
Но ночью с 3 на 4 марта пожар полыхнул, пламя вырвалось наружу. С «Императора Павла I» и «Андрея Первозванного» донеслись беспорядочные выстрелы. Предательские выстрелы мятежников. Командующему доложили, что на линкорах подняты красные флаги и началось избиение офицеров. С «Павла I» на корабли ушла радиограмма, подписанная главным подстрекателем, Дыбенко: «Товарищи матросы, не верьте тирану! Нет! От вампиров старого строя мы не получим свободы. Нет! Смерть тирану!»
Непенин с отчаяньем осознал, что впервые в жизни ему придется вести морской бой против собственных кораблей. «Петропавловск», «Гангут», «Севастополь» и «Полтава» ждали его команды, чтобы открыть огонь по мятежникам. Но командующий произнес трудное и неоспоримое: «Нет. Я русской крови не пролью». И издал приказ: «Считаю абсолютно недопустимым пролитие драгоценной русской крови. От имени нового Правительства Великой и Свободной России еще раз призываю офицеров к спокойствию и единению с командой и категорически воспрещаю пролитие крови, ибо жизнь каждого офицера, матроса и солдата особенно нужна России для победоносной войны с внешним врагом».
Но русская кровь на его флоте уже полилась. Первой жертвой на «Андрее Первозванном» стал вахтенный офицер лейтенант Г.А. Бубнов. Был поднят на штыки, когда отказался дать разрешение поднять на корабле красный флаг вместо андреевского. На трапе «Андрея Первозванного» был застрелен и сам начальник 2-й бригады линкоров контр-адмирал А.К. Небольсин.
На соседнем «Императоре Павле I» бунт вспыхнул с того, что в палубе был поднят на штыки штурманский офицер лейтенант В.К. Ланге якобы за то, что числился агентом охранного отделения.
Там же матросы угрожали убийством лейтенанту Н.Н. Совинскому. Тот был безоружен, поднял руки кверху и сказал: «Что же, убейте…» И в тот же момент получил удар кувалдой по затылку. Его убил подкравшийся сзади кочегар Руденок. Той же кувалдой кочегар убил и мичманов Шуманского и Булича.
Старший офицер, старавшийся на верхней палубе образумить команду, был схвачен, избит и выброшен на лед.
На крейсере «Диана» в это время был арестован приходившийся Непенину свояком (они были женаты на родных сестрах) старший офицер Б.Н. Рыбкин. Вместе с арестованным штурманом они всю ночь слышали за стенками разговоры о том, что их надо расстрелять и спустить под лед. На следующий день, 4 марта, их с караулом вывели на лед и повели по направлению к городу, якобы на гауптвахту. По дороге навстречу попалось несколько человек в матросской форме, вооруженных винтовками, которые прогнали конвой, а сами в упор дали несколько залпов по несчастным офицерам. Капитана 2-го ранга Рыбкина добивали прикладами.
На штабном «Кречете» телефоны звонили, не переставая. С линкоров, крейсеров и тральщиков передавали фамилии застреленных, заколотых, зарезанных офицеров. Не менее страшные известия приходили с берега. Разъяренные матросы врывались в офицерские квартиры, расправлялись с хозяином на глазах домочадцев. Убивали жестоко — поднимали на штыки, забивали прикладами, выводили и живьем заталкивали под лед.
А ведь несколько часов назад на переговорах у Непенина не было высказано никаких претензий и обид в адрес «отцов-командиров». И матери, и жены, те, что еще ничего не знали о судьбе любимых — обмирая от тревоги, а получившие вести о непоправимом — обезумев от горя, задавали неизвестно кому один и тот же отчаянный вопрос: «За что? Ведь его так любили на корабле!».
4 марта Непенину доложили, что на «Кречет» ворвалась группа матросов и требует, чтобы он отправлялся вместе с ними на железнодорожный вокзал встречать прибывающих думских депутатов. В противном случае грозят арестовать всех офицеров. В кают-компании обедали. Командующий встал из-за стола, отдал приказ беречь шифры и подготовить оперативные карты к уничтожению, надел шинель и со словами «Кажется, пришел мой черед, господа…» — перекрестившись, вышел.
4 марта 1917 года в запечатлевшем хронику страшных событий дневнике изобретателя радиопеленгатора и основателя службы радиоразведки Балтийского флота капитана 1-го ранга И.И. Ренгартена появились две записи подряд :«13 часов 00 минут. Очередная новость: нас всех арестуют… 13 часов 45 минут. Адриан Иванович Непенин убит».
Командующего Балтийским флотом убили выстрелом из толпы, едва он вышел за ворота порта. Авторитетный и готовый воевать за родину до конца Непенин был опасен и неугоден всем, кто хотел России совсем иной судьбы. Опасен вражеской Германии. Неугоден большевикам, сеющим на флоте смуту в стремлении превратить внешнюю войну в войну гражданскую. Тем, кто призывал расправляться с неугодными офицерами и удовлетворенно потирал руки, дождавшись истеричных выкриков «Братцы, надо крови»!
Кто пролил непенинскую кровь — германский агент или русский большевик? Или этот подлый выстрел был плодом их сговора? Ясно лишь то, что рукой стрелявшего водила отнюдь не слепая ярость.
Но что двигало теми людьми, которые кололи штыками мертвое тело человека, чей ум и талант столько раз спасал их жизни? Теми, кто совсем недавно благодарно твердил: «Адреян не подведет. Он все знает», — а теперь провожал улюлюканьем буксующий в мартовском снегу грузовик, с борта которого свисало и билось то, что полчаса назад еще было умной, всезнающей головой их «ангела-хранителя»? Теми, кто надругался над окоченевшим трупом, поставив его у входной двери морга с лихо сдвинутой набекрень фуражкой и с всунутой в рот трубкой?
Такую жуткую картину увидел лейтенант Тирбах, объехавший в поисках Непенина весь Гельсингфорс промозглым вечером того кровавого дня. Искал в аду. Всюду истерзанные, изуродованные трупы офицеров, сваленные в бесформенные кучи. Стоны, женские рыдания, детский плач. Поруганное тело своего командира перевез Тирбах на береговую квартиру комфлота, в которой семейному счастью Адриана и Ольги Непениных довелось прожить всего 38 дней. Не бывать больше спокойным вечерам, тихим разговорам, веселым играм с маленькой Люсей, радостному любованию женой в новом платье. Ничему не бывать.
Тирбах сам обмыл тело командующего, сам уложил в гроб. Ольга Васильевна была без чувств.
Хоронили на следующий день на Ильинском кладбище. Вдова, флагманский священник, пара боевых товарищей — вот и все провожающие. Едва успел упасть последний ком мерзлой земли, на кладбище показалась толпа матросов, которые в эти дни кружили стервятниками, не давали хоронить, разоряли могилы. Стали требовать от кладбищенского священника показать могилу Непенина. Тот отговорился, что не знает, так много хоронил в этот день…
Все флоты и флотилии России потеряли с начала Первой мировой войны 245 офицеров. В первые дни кровавого марта 1917-го Балтийский флот лишился 120 офицеров, из которых 76 было убито (в Гельсингфорсе – 45, в Кронштадте – 24, в Ревеле – 5 и в Петрограде – 2). Застрелены — растерзаны- затолканы под лед Финского залива три адмирала, один генерал флота, офицеры флота, офицеры-механики, офицеры-кораблестроители, кондукторы, флотский врач и капитан военного транспорта. Балтийский флот был обезглавлен.
…К Успенскому кафедральному собору на Катаянокке один за другим подъезжают туристические автобусы. Группа за группой — разные языки, разный возраст и темперамент. Одинаковы будут только селфи — на фоне моря, на фоне храма, на фоне убегающего финского лета… А меня в это лето словно не отпускает лютый март 1917-го, леденит безжалостная мысль о том, что от дивного храма, где венчались гордый контр-адмирал Адриан Непенин и его красивая невеста, всего несколько сот метров до ворот порта, у которых по чьей-то подлой воле в одно мгновенье кончилась его жизнь и ее счастье. И в торце алтаря, перед которым они стояли, полные надежд и не ведающие своей судьбы, установлена теперь памятная доска с именами чинов Балтийского флота, чьи жизни были унесены мартовским потоком бесчеловечной жестокости и предательства.
Может они и правы, те девяносто девять процентов туристов, что не делают и шага вглубь Катаянокки. Завлечет красивыми домами, закружит голову морским ветром и откроет вдруг такие тайны, что надолго заболит душа и не будет у тебя из поездки в Хельсинки яркой фотографии «Я и безмятежность»… Безмятежность ты оставишь финским ледоколам, досматривающим свои летние сны.
