Воспоминания Якова Рывкина о своем отце с послесловием директора Национального музея Карелии Михаила Гольденберга
«Да это же толстовский капитан Тушин! Невысокий, в блюдечках-очках, очень скромный, начисто лишенный пафоса… Спокойный, чуть ироничный взгляд, как бы говорящий: «Ну что? Не вышло? Это я, Рафаил Рывкин, в Берлине. Победитель…»
«Терпи казак, атаманом будешь»
Она всегда присутствовала дома. Нет, она не лежала на виду, она просто присутствовала. Когда я или мой брат или соседские дети разбивали коленки, падали с дерева, и ветки оставляли на нашем лице или теле кровоточащие царапины, отец быстро шёл к своей сумке, доставал йодную настойку, перекись водорода или какой-нибудь порошок (стрептомицин), обрабатывал рану сначала водой, затем медикаментами, иногда бинтовал или давал кусок марли или ваты, которую мы должны были минут 7-10 прижимать к ранке. Не было никаких нравоучений. Если мы попискивали во время его манипуляций, он говорил: «Терпи казак, атаманом будешь». И мы терпели, очень уж хотелось быть атаманом.
Периодически отец обновлял её содержимое, старые таблетки, порошки, бинты заменялись новыми. Скальпели, ножницы и иглы кипятились. Для этого у отца была специальная металлическая закрывающаяся коробка с отверстиями и тонкими металлическими ручками по бокам. Эту коробку я помню тоже с детства, чаще всего мама кипятила в ней шприцы и иголки, так как отцу надо было делать уколы, когда у него поднималось давление.
Сумку отец давал и поносить, и раскрыть, и сам любил показать все эти желтые трубочки с красными пробками, с вырезанными на них названиями лекарств. Все названия я выучил, ещё не умея читать, и безошибочно подавал их отцу, когда он оказывал помощь соседскому ребенку или его родителям. Пузырьки и трубочки были вставлены в кожаные пазы, как газыри на казацкой черкеске.
Сама сумка была из хорошей кожи, отец периодически смазывал её специальным кремом, как и свои яловые сапоги, которыми гордился и не часто надевал. Иногда он брал сумку с собой «на полёты», когда полёты были особенно напряжённые и опасные. Он надевал её на свой широкий армейский ремень и прикреплял на поясе, где строевые офицеры носили пистолет в кобуре.
В этой сумке у него была также металлическая коробочка со стерильными скальпелями, выгнутыми иголками для шитья ран, иглодержатель и ланцет. Я любил смотреть, как отец работает. Мне нравилось, как он бинтовал, закручивал по фронтовой привычке вполсилы на ладони старые прокипячённые бинты, чтобы снова использовать их.
Десмургии — искусству наложения повязок — я научился у него. Он же пробудил у меня интерес к лекарственным растениям, рассказывая о травах, он объяснял, какие, как и при каких ранах, травмах и болезнях нужно применять. Когда на рану надо положить лист подорожника, в каком случае отвар коры дуба или мёд с мукой и т.д. Сам он научился этому от своего фельдшера во время войны, когда не хватало нужных лекарств, а антибиотики вообще не были изобретены.
Насмотревшись фильмов про войну, я однажды спросил отца, приходилось ли ему ползать во время войны с сумкой по-пластунски. Он грустно улыбнулся и коротко сказал: «Часто».
Когда дома никого не было, я надел на свой тоненький ремень сумку и попытался ползать с ней по-пластунски, представляя себя отцом. Это было очень неудобно, сумка везде застревала, задевала за ножки стола и стульев, за ковёр и диван.
Я признался отцу в своих попытках и сказал, что мне это тяжело даётся. Он усмехнулся и заметил: «На войне это не самое трудное. Подрастёшь, будет нужно, сможешь».
Студент, главный педиатр края, младший лейтенант медицинской службы
Мой отец Рафаил Самуилович Рывкин родился 19 ноября 1915 года в Тамбове, в семье коммерсанта. Деда революция разорила. После долгих мытарств, семья обосновалась в Смоленске. В 14 лет отец уехал из дома в Москву, где жила его старшая сестра. Он начал учиться в ФЗУ (фабрично-заводское училище) при заводе «Каучук» и мечтал поступить на химический факультет МГУ. Ему, как и многим в это бурное время, хотелось принять участие в индустриализации страны.
Стране требовались врачи, и в училище пришла разнарядка — отправить часть учащихся для подготовки к поступлению в медицинский институт. Мечта о химии не осуществилась, в 1935 году отец поступил во 2-й Московский медицинский институт.
В годы учёбы его особенно интересовали физиология, неврология и психиатрия и великий психиатр Василий Алексеевич Гиляровский предлагал ему остаться для научной работы на кафедре, но отец отправился по комсомольской путёвке на Дальний Восток, где создавался Еврейский автономный округ. До Биробиджана он не доехал. Его назначили главным педиатром Хабаровского края, и он должен был создавать практически с нуля педиатрическую службу края. Организовывать вакцинацию, молочные кухни и т.д. Он всегда тепло вспоминал это время, приобретённые им знания пригодились ему в дальнейшем.
На Дальнем Востоке было неспокойно. Япония оккупировала часть Китая и Маньчжурию. 1939 год — вооруженный конфликт на Халкин Голе. Отца призвали в армию и после полугодичной военной подготовки в качестве рядового он получил звание младшего лейтенанта и зачислен в медсанбат.
Началась Великая Отечественная, и части, где служил отец, были переброшены с Дальнего Востока под Москву.
На передовой
Отец воевал в составе Западного, 2-го Белорусского, 1-го и 2-го Украинского фронтов. Воевал под родным Смоленском (отец долго хранил фотографии горящего Смоленска, найденные в сумке пленного немецкого офицера). Он рассказывал, как искал среди обуглившихся развалин родительский дом в Смоленске, как горько было ему и как фельдшер, с которым он прошёл всю войну, увёл его.
Потом была Курская дуга. Два раза они форсировали Днепр. Один раз была очень опасная ситуация, когда полевой лазарет ночью переправили через Днепр, планируя наступление, которое захлебнулось. Отец всё с тем же фельдшером переправлялись под огнём немцев назад на лодке. Через какое-то время пришло подкрепление и переправа удалась.
Он был награждён многими орденами и медалями, именными грамотами, но особенно гордился двумя медалями «За отвагу» и одним из орденов Красной Звезды. В 1943 году на передовой вступил в коммунистическую партию. Часто вспоминал бои на Ясско-Кишиневском направлении и относительно спокойный, но короткий период в Румынии. Там он получил лёгкое ранение и заболел малярией, которая его еще долго преследовала. Когда у него случались приступы лихорадки, он принимал хинин, который хранился всё в той же сумке.
Иногда отец рассказывал о страшных боях за Будапешт, город который потряс его своей красотой и величием.
За освобождение различных городов Германии отец получил много грамот с изображением Сталина.
В Берлине их гаубичная дивизия стояла в Трептов-парке и била по Рейхстагу. Из 75 000 советских солдат, павших при освобождении Берлина, 7000 похоронены на мемориальном кладбище Трептов-парка.
Отец много рассказывал о боях за Берлин и жизни в Берлине сразу после войны. Он неплохо говорил по-немецки, когда разведчики ловили «языка», отца приглашали в качестве переводчика. Отец свободно передвигался по улицам Берлина, вступал в разговор с местными жителями.
Однажды, недалеко от Рейхстага, он увидел старого немца, чистильщика сапог, и решил почистить свои пыльные сапоги. В разрушенном Берлине было много пыли от разбомбленных зданий. Пока старик занимался своим делом, отец разговорился с ним. У немца все сыновья погибли на Восточном фронте. Старик повторял: «Проклятый Гитлер….Гитлер капут..». Отец дал ему большую купюру, явно не соответствующую работе.
Все годы войны отец провёл на передовой, на линии фронта. Мама работала тоже на передовой, но больше в эвакогоспиталях. У неё были своя война, о которой она не любила вспоминать и рассказывать.
Теперь, когда прошло много лет, я часто думаю о своих стариках, об их друзьях-фронтовиках и пытаюсь понять, почему они были весёлыми, полными жизни, радовались мелочам, довольствовались малым… Наверное потому, что они остались в живых, что их не коснулась ни пуля, ни мина, ни осколки снарядов. Потому, что ходили они на своих ногах… Было, наверное, и много других причин, о которых я так никогда и не узнаю.
Четвёртое пересечение границы
В начале перестройки мы решили уехать в Германию, откуда происходили предки моей жены. Оформили все документы, заказали контейнер, начали паковать вещи. Однажды вечером пришёл отец со своей сумкой и сказал: «Забери её с собой, пусть она у тебя будет. Здесь её выбросят». Я молча положил её к вещам, предназначенным для контейнера. «Что ж, не возьму пару книг…». Мы много переезжали первые годы в Германии. Сумка переезжала с нами. Отца уже не было в живых. Я никогда не задумывался о том, чтобы её выбросить.
Однажды в Тюбинген приехал с выставкой о строительстве северной железной дороги Петербург – Мурманск мой старый близкий друг Михаил Леонидович Гольденберг, директор Национального музея Карелии.
На строительстве этой дороги работали немецкие и австро-венгерские военнопленные Первой мировой войны. Среди русских специалистов на строительстве железной дороги работал дед моей жены Ирины, инженер-путеец Роберт Михайлович фон Бенземанн.
Миша жил у нас. Вечерами, за чаем, который продолжался заполночь, разговаривали обо всём. И о Бенземаннах, которые много сделали для России и Карелии. Ирина передала для музея несколько интересных фотографий времен строительства железной дороги от Питера до Александровска на Мурмане (старое название Мурманска). Показали Мише складной стол Роберта Михайловича времён строительства железной дороги. Рассказали о сундуке того же времени, хранящемся в подвале. Спустились в подвал, я показал сундук.
Вдруг Миша увидел висящую под потолком на крюку сумку. « А что это?» – спросил он. Я стеснительно объяснил: «Да так, фронтовая сумка отца». Глаза у Михаила Леонидовича загорелись: «А можешь показать?». Я снял сумку с крюка.
Миша долго её рассматривал, открывал трубочки, вытаскивал бинты, а потом и говорит: «Отдай её для музея, я её сохраню. Я не видел ещё такого экспоната ни в одном музее». И я отдал. В последний момент, перед отлётом, я вспомнил, что во всех этих трубочках находятся порошки и таблетки, и на одной выгравировано «опий». «Миша, да ведь тебя на границе привлекут за провоз наркотиков!». И мы стали быстро высыпать все лекарства в подвернувшийся пакет.
А сумка преодолела границу в четвёртый раз.
Первый раз пешком или на санитарной машине с отцом в 1945 году.
Второй раз, тоже с отцом, на поезде в 1947-м году.
Третий раз с нашей семьей на корабле в 1992-м.
И, наконец, в четвертый раз с Мишей на самолёте в 2014 году.
Мне было нелегко с ней расставаться. Она была для меня, как талисман, как связь с моим послевоенным детством, как связь с отцом, а через него, со всеми теми, кому он оказывал помощь, ползая по-пластунски, но я счастлив, что сумка экспонируется теперь в Национальном музее и уж точно не пропадёт.
Яков Рывкин – выпускник петрозаводской школы №9, в 1972 году окончил медицинский факультет ПГУ, работал врачом в Беломорске, в больнице БОПа. Автор ряда книг по здоровому образу жизни, выпущенных в издательстве «Карелия» в 80-е годы. Живет и работает врачом в Тюбингене (Германия).
Михаила Гольденберг: «Хранить в фондах Национального музея Карелии вечно!»
Почему я пишу это послесловие? Не только потому, что являюсь одним из действующих лиц рассказа, который написал мой друг Яков Рывкин о своем отце. А потому что сын, руководствуясь скромностью и тактом, присущими его семье, оставил, что называется, за кадром некоторые нюансы этой истории.
Я пишу это послесловие как музейщик, историк, который умеет «общаться» с вещами по-своему.
Это не просто фронтовая сумка врача. Капитан медицинской службы Рафаил Рывкин был с ней в боях. Она предназначена для быстрой ориентации врача в бою. Инструменты и медикаменты плотно закреплены. Баночки разных цветов, хоть и подписаны. Сумка внутри проштампована печатями: «Проверено. Особый отдел». Все было под контролем.
Сумка — участница штурма рейхстага. Сумка рабочего войны, капитана Рывкина.
Недавно бывшая петрозаводчанка Лилия Бухлаева (ныне фрау Кюнцли) привезла из Тюбингена в музей фотографию Рафаила Самуиловича военной поры и его четыре благодарности от Верховного Главнокомандующего И.Сталина. Одна из них – за участие в штурме Берлина.
Вещи могут пережить людей. У них тоже есть судьба. Сумка прошла с Востока на Запад и обратно четыре раза. Сколько она повидала, испытала! Скольким бойцам спасла жизнь. Она как бы слилась со своим врачом, капитаном Рывкиным. Спасти в бою человека! Оказать ему помощь, если была такая возможность… И это рядом с рейхстагом, за мгновения до победы!
С особым чувством я подписывал документы на эту сумку, без проблем прошедшую музейную фондовую комиссию. Хранить в фондах Национального музея Карелии вечно!
Честно говоря, я волновался, перевозя сумку в Россию. Да еще буквально перед отъездом в аэропорт на одной из баночек увидели надпись «опий» (до войны как обезболивающее в любой аптеке продавался). Пришлось выбросить порошки из банок. Не хватало еще в международные наркодилеры угодить!
Сумка работает и теперь, но уже в другом качестве: она воспитывает молодых людей, она уже участвовала в нескольких выставках и везде – как смысловое пятно, как фокус видеоряда.
Внимательно посмотрите на фотографию капитана Рывкина. Берлин, май 1945-го. Это постановочный кадр, сделанный, очевидно, в фотоателье профессиональным фотографом. Чувствуется цейсовская оптика! Мягкое кожаное кресло. На мундире орден Красной Звезды, медаль «За боевые заслуги». Для военврача эти награды говорят о многом. На нас смотрит не широкоплечий плакатный исполин. Господи! Да это же толстовский капитан Тушин! Невысокий, в блюдечках-очках, очень скромный, начисто лишенный пафоса… Спокойный, чуть ироничный взгляд, как бы говорящий: «Ну что? Не вышло? Это я, Рафаил Рывкин, в Берлине. Победитель…»
Ни тени злобы, желания мести, ненависти. А ведь многие родные капитана погибли в огне Холокоста. Шагал он по поверженному Берлину, наверное, с особым чувством… Действительно, увидел как-то чистильщика сапог. Он был в возрасте, да и было видно, что это не его профессия. Немец почистил один сапог, но второй сапог Рафаил Самуилович чистить отказался. Ему стало неудобно перед пожилым, интеллигентным чистильщиком, и он произнес: «Danke. Genug. (Спасибо. Достаточно)». Капитан заплатил немцу деньги: «Спасибо, господин офицер. Это так любезно с вашей стороны. Ваши часто мне вообще не платят», — пробормотал осмелевший немец. Он прекрасно понимал, кому он чистит сапоги… Так капитан Рывкин и пошел дальше по Берлину в одном начищенном сапоге.
А потом он со своей неразлучной сумкой налаживал медицинскую службу в одном из районов Берлина. В том числе занимался лечением и мирного населения.
Эта сумка хранилась в семье Рывкиных. Дальнейшую счастливую судьбу этой вещи вы знаете.
Когда Яков уезжал в Германию, он звал отца с собой. «Спасибо, сынок, — ответил Рафаил Самуилович,- я там уже бывал…».
И ещё. Я пишу это послесловие для того, чтобы сказать моему другу Якову Рывкину спасибо. Это поклон памяти его отца. Всем рабочим войны. Скромным, мудрым и глубоко понимавшим смысл этого слова – Победа.
