Чем чаще хорошо поставленными голосами говорят вокруг про Великую Отечественную войну, тем гораздо дальше отстоит она от меня. Забалтывание — наилучший способ убийства чего бы то ни было. Я уж было совсем смирилась с тем, что не хочется плакать у Вечного огня 9 мая, но жизнь встряхнула — преподнесла подарок, реанимирующий сердце.
Как-то случайно прибиралась и нашла бабушкины дневниковые записи, которые она вела, добираясь на Родину после австрийского концлагеря в 1945 году. Это старые немецкие фотографии, на оборотной стороне которых есть записи фиолетовым карандашом…
Семейные беседы
Про концлагерь бабушка, с которой мы были полные тезки, никому в семье не рассказывала, только мне эпизодически. Я удостоилась всё это узнать случайно. Во-первых, потому что бабушка часто помогала мне делать уроки. И когда дело доходило до Великой Отечественной войны, она часто корректировала учебники истории и литературы. Во-вторых, меня очень интересовала родословная, причем не только нашего семейства, но и вообще рассказы из прошлого. Люди всегда занятнее цифр и фактов. А в школе вся история представала в виде революций, сменяющихся войнами. О людях ни слова! Только официоз о каких-нибудь там революционерах-народниках и иже с ними. Коммунистические «святцы». В-третьих, бабушкина биография была весьма поучительна, и она всегда приводила мне из нее различные факты для назидания.
В детстве, воспитываясь у дяди, богатого лесопромышленника, она ела на золоте и серебре, до семи лет ей носили в постель горячий шоколад. А потом всё в одночасье оборвалось. Тетя умерла, дядю не пролетарского происхождения забрали на поселение в Мордовию, пришлось возвращаться к родителям в родной дом с крестьянским укладом жизни, дальше — война, концлагерь, где пригодились уроки немецкого, некогда данные гувернанткой-немкой.
Вывод бабушка делала такой: «Учись, Валя, пока дают. В твоем положении — только столики за богатыми в кафе протирать. Добьешься чего больше — благодари Бога! Сегодня ты на инязе, а завтра — у грязи. В жизни всё меняется стремительно и непредсказуемо».
Лагерный интернационал
Так вот, в 1942 году фашисты погнали бабушку с остальными захваченными в плен женщинами из Тосненского района Ленинградской области в Австрию, чтобы они помогали тамошним помещикам на сельскохработах. Когда фашисты пришли, бабушка первым делом спутала себе волосы, надела на голову платок из мешковины, старое грязное платье, а лицо намазала сажей. Она была красивой женщиной и боялась, что над ней могут надругаться. А так её за бабку приняли, затолкали в вагон и повезли по всей Европе. Ехали с остановками, так что была возможность познакомиться с разными народами, кроме того, концлагерь, куда их привезли, был интернациональный. Там содержались русские, испанцы, немцы и австрийцы, сочувствующие коммунистической идеологии.
— Лучше всего к нам относились испанцы, — вспоминала бабушка. — Они вообще на русских похожи. Едой делились, одеждой. По-человечески относились. А хорваты нас ненавидели. Даже фашисты — и те более миролюбиво были настроены. А для хорватов мы, что собаки, были. Кстати, фашисты на территории Австрии были вполне нормальными людьми, не издевались над пленными. Им нужно было, чтобы мы хорошо работали. А кто мы по национальности, им было наплевать.
Один испанец-заключенный за бабушкой даже ухаживал. Предлагал после освобождения создать семью, увезти её к себе в Испанию. Но бабушка оставалась верной дедушке, который в это время сражался на карело-финской границе. Самое интересное, что испанец ей очень нравился, а дедушку она почитала как мужа. То есть вышла замуж, а осталась любовь там или нет — это не вопрос, потому что замуж — это навсегда. В общем, в Испанию она не поехала, хотя после возвращения из концлагеря до самой смерти боялась репрессий. Она знала, что после плена в СССР её ждет тюрьма. Но Бог миловал. Обошлось.
Жизнь как жизнь
Каждое утро после завтрака их выгоняли на работы в поля. Заключенные сажали и убирали картошку, морковку, свеклу. Надсмотрщики следили за тем, чтобы они не воровали овощи. Если обыщут и найдут хоть маленькую картофелину — расстрел.
Однажды старушка-немка стащила с поля свеклу, и её обнаружили. Старушку стали бить и ругать последними словами. Потом бросили в машину и повезли расстреливать. Бабушка, усовершенствовавшая немецкий, крикнула:
— Остановитесь! Как вы можете? Она же ваша соотечественница!
На что ей невозмутимо ответили:
— Нам все равно, кто она. Воровство должно быть наказано.
А старушку расстреляли. Такой вот орднунг.
Кормили дважды в день. Не разносолами, но есть можно. Мылись регулярно. Раз в неделю — медосмотр. Больных освобождали от работы, давали лекарства. Австрийцы боялись двух вещей — грязи и заразы, поэтому антисанитарию не разводили.
Однажды бабушка обожгла руку о печку, которой отапливался барак. Ей выдали банку с вазелиновым маслом. Она отдала его своим подругам, они его растапливали в железной банке и жарили картошку, которую каким-то образом все же удавалось унести с поля. А рука и так зажила.
Когда нам в школе рассказывали о зверствах фашистов, газовых камерах и прочем, бабушка говорила:
— Может, в Германии или Польше так оно и было. А у нас были созданы вполне сносные условия. Тяжело, конечно, но терпимо. Кто порядок соблюдал и честно работал, того не трогали. А простые австрийцы иногда приходили к нам и за проволоку бросали продукты, хлеб. И никто их не ругал за это и уж тем более не расстреливал.
Дневник
В 1945 году после капитуляции Германии, бабушка возвращалась в Советский Союз. Вот что она пишет по этому поводу:
«15.07.45 Лагерь Леобен. Сняли «дачу» в эшелоне, который направляется на Родину. Спим на крыше. Погода замечательная.
24.07.45 Купались в Дунае, проезжали Венгрию. До обжорства уничтожали всяческие фрукты. Сегодня встретились и дружески побеседовали в таверне с одним русским капитаном. А сейчас подумываем, что будем делать дальше? Август провели в 302-м лагере Сигет.
25.08.45 Выехали из лагеря на другую сторону реки. Теперь в Румынии на станции Сигет.
26.08.45 Разместились по вагонам, в нашем отделении относительно свободно. Едем, как говорят, прямым сообщением на Ленинград. Приятные вещи приятно и слушать. У всех возвышенное настроение. В тесноте, конечно, не обходится без комических инцидентов. Вчера, например, ночью пришел начальник эшелона проверять, нет ли посторонних, и дал инструктаж — не пускать никого, а то говорит: «Утащат вещи, изнасилуют и не услышишь как». Одна 37-летняя гражданка из Дедовича (Настя) с кичкой на затылке резонно поправила его: «Ну, как насиловать будут, так услышат!».
1.09.45 Как будто скоро дома. По ночам не спится, все думается: что-то ждет впереди. Два дня тому назад ехали с четырьмя Аркашами. Где-то они сейчас? Пятидневную порцию меда мы с Розой уничтожили за один присест!
6.09.45 Вот уже два дня как сумасшедшая ношусь по Ленинграду. Ни о чем не думаю. Упиваюсь только большой радостью возвращения. Никак не могу найти папу. Если бы только его встретить! Я была так далека от него всегда, а ведь он, кажется, был неплохой человек. Да, какая я была недалекая! Муж Ваня жив. Странно, что я не испытываю большой радости, как будто так и надо. Интересно, какая будет встреча, как он выглядит? Завидую Розе, она уже дома, а мне предстоит большая неизвестность. У Тани, Ваниной сестры, скоро будет второй наследник. Боже, как я отстала от жизни! Буду мечтать о двойне, чтобы догнать и перегнать Таню. Галка тоже вышла замуж. Валя Добрина собирается. Какая она стала красавица. Да, все течет, все изменяется, и я тоже из нормального состояния перехожу в сумасшедшее».
На этом записи обрываются. Могу сообщить, что папу бабушка нашла. Он во время блокады сошелся с женщиной, которая родила ему дочь. Её назвали Верой. Их жизненные пути разошлись, и после долгих поисков в конце восьмидесятых годов бабушка пригласила Веру с мужем и детьми приехать к нам в Петрозаводск. Сестры встретились. Татьяну бабушка действительно перегнала. Детей у неё было трое. И внуков пятеро, одна из которых вытаскивает сейчас на свет этот осколок войны, обретающий на глазах форму сердца.
Фото из семейного архива Калачёвых
