Всегда завидовала тем, кто умеет красиво рассказать о своих стихах, объяснить, что там главное, что второстепенное, о чём хотел сказать автор, чтоб не было разночтений, и прочее. У меня совсем другая история, которую можно заключить во фразе «еже писахъ, писахъ», то есть мысль дошла до точки, и к ней уже нечего прибавить. Только читать.
Дороги
В. Полушкину
Пролетели метели, Вася,
РазоВрались календари.
Мы стоим у разбитой трассы,
Что у самого края земли.
Нам её положил под ноги
Нежно любящий Бог-Отец.
Есть другие в мире дороги,
Но у всех них один конец.
Что ж, пора. Подхватили котомки.
Шаг за шагом — при свете глаз.
Мы же знаем, чьи мы потомки.
Он с надеждой глядит на нас.
Будем двигаться — словом к слову,
Смысл к смыслу — и добредём.
Что в конце? Да поминки в столовой!
Ну… а мы с тобой дальше пойдём.
Зимняя бабочка
Отпечаток крылышка бабочки на ледяном стекле,
Приглашение в лето красное из посиневших будней.
На улицу выйдешь, так взвоешь — взмолишься о тепле.
Как обычно. По-телеграфному скудно.
Нет, есть суррогаты, ясно: кому чай, а кому коньяк,
Кому, как Емеле, печка, кому с гвоздя полушубок.
Я же чувствую себя бабочкой, стремившейся на маяк,
Но по пути давшей дуба.
Нечего было лететь туда, куда путь закрыт.
Нечего было дёргаться при погоде совсем не лётной.
Время бабочек — лето. Там можно петь-свистеть.
А не здесь на огонь бросаться с упёртостью пулемётной.
До добра обычно доводят покой и сон,
Не экстатики внутривенно в эпицентре земной круговерти.
Если бы я была заклинателем бабочек, что ввела б закон
Против огня открытого.
Зимою.
Под страхом смерти.
Бесконечное
Господь спасает, хранит, утешает в горючем горе,
Вынимает карточку из глючного терминала,
Тормозит катастрофы, утишает бурю на море,
Кладет масло на хлеб, добавляет ещё, если мало,
Отирает слёзы с лица, в болезни даёт лекарства,
Бьёт по рукам, не знающих в жадности меры,
Дарует сон, да что там сон! — бывает, и царство,
Укрепляет похожую на изменчивый ветер веру.
В общем, Он отдаёт нам Себя всегда целиком, без остатка,
Не выставляя счетов, не требуя невозможного.
А мы..
Кто-то платит любовью, с кого-то все взятки гладки,
Кто-то глядит с прищуром, настороженно,
Как Господь спасает, хранит, утешает в горючем горе…
Вздох
Едим и пьём. Носки стираем.
Себя в упор не понимаем.
Внимаем сводкам новостей.
Живём в плену телесетей.
Хотя всё чаще выживаем.
Едим и пьём. Носки стираем.
В квартире метры занимаем.
Слезу, бывает, выжимаем
В свободное от счастья время,
Вдруг осознав, что жизнь есть бремя.
Чья жизнь? Конечно же, моя.
Ведь вряд ли кто страдал, как я!!!
Чужая скорбь неинтересна.
Земля,
Заплаканное место.
Немечтательное созерцание
Помогай нам всем Бог Всемогущий!
Надавай по рукам загребущим,
Затумань ненасытные очи,
Рот заклей, чтоб не врал между прочим,
Можно ноги сломать по колено,
Чтоб на месте сиделось смиренно,
А не шасталось по нечестивым
Под предлогом узнать их мотивы.
Что осталось? Ну, с печенью сладим —
Вместо пива уснём в мармеладе.
С сердцем делать что? Ты знаешь тоже…
Но наш выбор Тебе дороже.
Дети войны
Так получилось, что мы живучи, как кошки.
Нас истребляли Вольтером и крыли матом,
Кормили с бордельных столов случайными крошками,
Не допускали до нас врачей, священников и адвокатов,
Держали, смеясь, в прицеле нервных винтовок,
Кислород с пунктуальностью лордов перекрывали,
Не прощали ни вздоха, ни слова, доводили до голодовок,
До ручки, до дна бутылки или подвала,
Песней Нерона, крушащего Рим, завлекали в петли,
Запекали в хлебе стекло, в воде растворяли яды,
Хотели, чтоб мы под их ржавую дудку пели,
Маршем вступали в их лихие отряды…
Так получилось, что мы живучи, как кошки.
Сидим, цитируем Цоя, глядим на дорогу,
На которой от них ни следа, ни лоскутка одёжки,
И понимаем: за всё слава Богу!
Да, за всё слава Богу!
Дорога лесом
Зарасти оно всё ромашками! И продуктивность, и демократия,
И технология установки лимита на создание этих текстов,
А также брошюры психологов, приносящие прибыль в квадрате,
И рациональный подход к написанию песен протеста.
Пусть сгорит график упорядоченного питания
Вместе с журналом для регистрации супер-идей,
Интеллект-карты по физподготовке и воспитанию,
Лучше уж как-нибудь без затей
Выйти на Волгу и послушать, чей стон раздаётся —
То, наверное, воет наш креативный класс
От отсутствия чёткой инструкции, кто здесь последним смеётся,
И куда по фэншую инсталлировать унитаз.
ОК. Мы управляем стрессом, процессом, прогрессом, регрессом.
Мы мастера потреблять здоровую пищу.
Боже, Тебе не смешно от этой дороги лесом,
На которой все ищут счастье,
А оно их лукаво не ищет?
Несуществующему
Прости, я не знала, что ты болел и, возможно, уже почил —
В век информации не уследишь за каждым!
Посему о наших статусах вне «Контакта» обычно в курсе врачи,
Констатирующие однажды
Достижение точки Б из известнейшей точки А,
Меж которых лежит чей-то жизни короткий отрезок,
По нему движется некий Х, одно сердце и глаза два,
Сколько-то там инфарктов,
Беременностей,
Проколов,
Ушибов,
Порезов.
Ну ты как там? Жив? Хорошо, не пропадай совсем.
Всё же по части отрезка однажды шагали вместе…
Господи, дико существовать в Твоём мире средь мёртвых схем
И видеть в них чётко своё застолблённое место.
Жалостливое
Не жалею. Не зову. Не плачу.
Нет меня гранитней на земле.
Этот плач оставлю я для сдачи
Маленькой дождинкой на стекле,
Если вдруг мы не поймем друг друга…
Ай, пройдёт, как с белых яблонь дым!
Даже из смертельного недуга
Можно выйти вечно молодым,
Озорным, как будто Сивка-Бурка,
Жестким, словно лист перед травой.
Плачем не смутить меня, придурка,
Потому что верю, Бог со мной.
Не жалею. Не зову. Не плачу.
Это всё для девочек, в альбом,
Где про женихов и про удачу,
И про прочий девичий дурдом,
От которого стенают папа с мамой…
Ну а нам другой стереотип —
Попросить молитвою упрямой
Мужества на жизненном пути.
Поруганные иконы
Невыносимо смотреть на поруганные иконы,
Следовать мимо дымящихся и рукотворных руин.
Вон парень стоит у дома с навороченным телефоном
И размышляет: что лучше с водкой — огурец или гренадин.
А в глазах усталость от жизни сменяется скукой,
А в голове — хаос зловещий спутанных мыслей.
Люди частенько бродят по каменным джунглям, аукая —
В поисках человека… Когда телефоны подвисли.
Русь заросла церквями от Москвы и до самых окраин,
Звон колокольный достиг южных гор и морей ледяных.
Но почему-то часто мы встречаемся взглядом с Каином.
Поруганные иконы.
Ждут возвращенья святых.
Приступ человечности
Меня тянет вернуться в начало календаря.
Без чувства вины созерцать
Белый двор,
Подписывать ворох открыток,
Смотреть
На огонь,
Как он улыбается, себя всецело даря,
Отвечать ему самой доброй из накопленных за год улыбок.
Можно не торопясь разговаривать
С толстой книжкой,
Улавливать
Мысль за мыслью,
Сплетать из них сеть тугую.
А потом поделиться ей,
Переписываясь с мальчишкой,
Разменявшим давно сороковник и сплетшим сеть, но другую.
Вот так и сидеть рыболовами,
Ловя то слова, то годы,
Пить чай,
Наблюдать,
Как время течёт в бесконечность.
Меня тянет вернуться в начало этого года.
А там — кануть в вечность.
Такая вот человечность.
Письмо маме
Мама, здравствуй! Полтора десятка холодных лет и дремучих зим!
Стоматология в доме напротив сменила хозяйственный магазин.
По Google Maps всё так же размазаны улицы Ленина, Кирова и Коллонтай.
На прилавках царит потребительский рай, ушатай меня, мама, Китай!
У меня всё по-старому. Мне триста лет, и я вышла из тьмы кромешной
Да так удачно, что даже умею шутить об этом с народом весьма потешно.
У меня есть дочь. И она на тебя похожа.
А в целом, встретив меня, ты бы не удивилась: те же понты, та же мятая рожа.
И так будет из века в век.
Я как древняя окаменелость. Не человек.
Да, сегодня мы ездили в монастырь, где нам искусно вещали о доверии к Богу
И о том, как однажды найти и встать на спасительную дорогу,
Не читать Парра, взорвавшего мозг и сердце,
Утешаться иными отцами, от иных источников света греться,
Ходить носом в пол, всех беречь, никого не тревожить
(Я этим всем владею, но в зеркале та же рожа).
И всё. Аллилуйя. Не за горами Небесное Царство…
Ты помнишь, мама, как мы счастливо жить пытались и считали спагетти за дикое барство,
Как учились любить друг друга да так и не научились?
Почему?
Как всегда, было не до того. Как всегда, коньяком лечились
От объятий мира сего, не зная объятий Распятого.
… Иногда наша жизнь, как сегодня, напоминает бои сорок первого — сорок пятого…
Я на сухом дереве очередная сухая ветка.
Моё упование — чистый спирт и очищенная за границей таблетка,
Чтобы не было… Ну, скорее всего, чтобы не было больно.
Ладно, не буду тебе мешать.
Царства тебе Небесного.
Спи спокойно.
Человек как писание
Мы ведь не только Иовы, мы ещё и Давиды.
Гвоздями своих словес в чужие сердца забиты.
Ну и Иуды, само собой, в нескончаемых жалобах Небу
О том, что опять на столе нелюбимый сорт хлеба.
А еще мы, как Авраам, трепещем своих призваний,
И скрыться хотим от взглядов просящих, от ярлыков и званий.
И рыдаем Петром не раз и не два даже без петушиного крика,
Вспоминая ожогом прожитый день, зажигая свечу пред Ликом.
Ты и я, миллионы таких, как мы, — ожившие книги Заветов.
Это чудо и рана, это вера и трепет, боль вопросов и выдох ответов,
Это вечно звучащий словесный ряд на псалтири сердца живого.
И не надо иного…
Преподобный Варлаам Керетский
«Аз есмь из Керети Варлаам», —
Так произносит старец с седой бородой,
Когда все сдались на милость ревущим волнам
И рады тому, что за гробом их ждет покой.
Житейское море зверем вцепилось в нас,
Даже воздуха в легкие, бывает, не затолкнуть.
Водовороты лет, боль слезящихся глаз,
Мертвых лиц… Господи, где тот истинный путь?!
Водяная морось. «Аз есмь из Керети Варлаам…»
Он ставит парус надежды, в руках укрепляет руль.
Шторм позади. Мы гребем к родным берегам.
Это Петрозаводск. XXI век. Жара. Июль.
600 секунд
(как я ехала в такси)
Ну что? У меня в наличии только шестьсот секунд,
Чтоб растопить колючие льдинки в глазах,
Погасить разгоревшийся в сердце кровавый бунт.
Господи, научи, что мне ему сказать?!
Мы едем в такси. Он за рулём, очумевший за смену от бед:
Его подрезают, ему треплют нервы, постоянно хамят.
Я б скончалась уже, а он говорит: «Слушай, дай мне ответ,
Где Бог? В вашей фальшивой церкви, где красиво поют и кадят?
Почему ваш Патриарх служит мамоне, как раб,
Торговал сигаретами — а ведь их поносит Минздрав,
Петунов терпилой назвал погибшую женщину, гад,
Не зря ему в зону посылок не шлют… Я не прав?
Почему у священника в Шуе стоит дворец,
А он собирает деньги на старый храм?
Чтоб в вашу церковь прийти, мне нужно рехнуться вконец.
Кто меня будет учить милосердию? Хам?!»
Из шестисот секунд — триста для «почему»,
Для выстрелов в воздух словами, в которых крик:
«Господи! Где Ты? Ответь! В тупике я. Верить кому?
Я так хочу рая, чуть-чуть, а вокруг то, к чему я привык».
Еще сто секунд на вздохи, битьё рукой по рулю,
На вопли «Как они могут?!», на взгляд безумно тревожный.
Как страшно жить жизнь в формате «я в упор тебя не люблю!»
Даже не страшно, нет! Жизненно невозможно.
Двести осталось!
Это не диалог, это решительный бой
Блудного сына за право вернуться к Отцу…
И сотни таких сирот стоят у меня за спиной…
Стоп, машина. Вот мы уже подъезжаем прямо к крыльцу.
Я достала его парой фраз с болью и про Любовь,
Которая долготерпит, ждёт его, без дураков,
Какого угодно, упавшего, вставшего, сбитого вновь.
Чуть больше, чем ничего.
К Богу
Наших
Шестьсот
Шагов.
Глушь
Они говорили: «Как это прикольно — уметь ходить по воде
И, сидя в Иркутске, быть в курсе того, что творится в Караганде.
И ещё — клонировать пять хлебов в целый хлебный фургон!»
А Он замечал: «Блаженны нищие духом. Причём здесь аттракцион?»
Они дружно кивали: «Да-да, конечно, но надежнее всё же хлеба.
Без нищеты обойдется всякий. Без хлеба жить — вот беда!
Здорово делать хромого ходячим, слепого зрячим зараз…»
А Он отвечал: «Прощайте обиды, за ресницу не требуйте глаз».
Они восторгались: «Какие глаголы! Перлы, а не слова!
Но может быть можно немного попроще, не болела чтоб голова?»
Они вопрошали о здоровье и хлебе, о сытых под солнцем местах,
О курсе валют, BMW и айпадах…
А Он обнимал их.
С Креста.
Мученики XXI века
А она молится: об обиженных и заблудших,
О болящих и брошенных в эпицентр жизненной драмы,
О тех, кто цедит «моё дело», «сгинь с дороги», «заткнись уже лучше»,
О безнадежных,
О принцах без королевств,
О безобразных дамах.
И хамах.
Мир за окном шумит, словно концерт «Sepultura»,
Стараясь достать до сердца стрелами мыслей блудных.
Кто-то пьёт-веселится за стенкой, кто-то орёт: «Ну ты дура!
Кому нужен твой шёпот слабый?»
Она знала, что будет трудно.
Блаженны нищие духом посреди мирских артобстрелов,
В ком завинчены до отказа Христова терпенья пружины.
Ежедневной песней должны мы
Воспевать безумие смелых.
Мучеников по сути.
Чьими молитвами живы.
DPS
раздели по-братски со мной мимолетную красоту
не прошу препарировать боль хотя это куда интересней
воскресни
веруй в невероятное
в сбывающуюся мечту
живи как летучая рыба
тебе надо в небо хоть тресни
у нас получится вместе
нам кислород перекрыт отчаянием миллионов
со взглядом протухшей рыбы с повадками хамелеонов
это гиганты зашитые в корпусы муравьев
так не поется не дышится
ты умеешь давай споем
о том как легко было в детстве понимать язык встречного ветра
о том как мы премся за нашей любовью годы и километры
как горько пахнут деревья рухнувшие без сил
о чем говорят художники от Китинга до Noize MC
вдыхай запах шумных улиц
выдыхай свои рифмы внятные
веруй в невероятное
делай невероятное
