В Аgriculture club прошла читка пьесы «Март и Слива» Екатерины Бизяевой в рамках проекта Олега Липовецкого «НЕ ТО»
14-летний парень Слива, находясь в социальном аду, вступает в переписку с куратором «группы смерти»…
В этом году исполнилось 30 лет культовому советскому фильму «Асса», одним из атрибутов которого являлась «the communication tube», «коммуникационная труба» — неслучайно кричащего красного цвета. С её помощью мальчик Бананан переговаривался с Аликой. Ведь назначение трубы — поделиться каким-нибудь душевным переживанием. Один говорит, другой целенаправленно слушает. Видно, иначе уже никак адресанта с адресатом воедино не связать. Тревожный звоночек, однако, прозвучал в те не столь далекие годы, который на сегодня превратился уже в пожарную сирену, потому что наше общение по большому счету можно назвать полной «коммуникационной трубой». Это эвфемизм для тех, кто матом не ругается.
Об этом я размышляла в ночи в «Аgriculture club», где проходила читка пьесы образца 2016 года «Март и Слива» Екатерины Бизяевой в рамках проекта Олега Липовецкого «НЕ ТО».
Если вкратце, то там 14-летний парень Слива, находясь в социальном аду (родители разводятся, одноклассники не понимают, с девушкой не клеится, бабуля всю дорогу на мозг капает однотипным пересказом тяжелой советской житухи), вступает в переписку с куратором «группы смерти» в Интернете. Ну и в конце концов мать родная, оторвавшись на время от тяжких трудов на работе и по дому, не даёт ему совершить роковой шаг с крыши многоэтажки. Пожалуй, по коллизии всё.
Честно, не хочу выть к небесам, заламывая руки, о «синих китах» и погибающих детях из-за нашего несовершенного законодательства, родительской несостоятельности, школы, полностью исчерпавшей себя как образовательный институт, и прочего на тему «где воспитательный фактор? где вера в светлую даль?!». Наверное, хоть это и важно, но… и абсолютно неважно одновременно. Это как рассуждать о лечении астмы, начиная с анализа выбросов в атмосферу серо-буро-малиновых дымов из заводских труб. Они влияют на астматиков? Да ещё как! А речи об этом им в исцелении помогают? Ну попробуйте заболеть… Так и в пьесе.
Я её слушала (а вообще-то смотрела) не как художественное произведение о решении острого социального частного вопроса — иначе это не искусство, а прокламация, — а о философской проблеме: какой смысл в жизни человека на земле? Вот на этой самой земле, где, как выразился куратор «группы смерти» Mr. Blood: «Ничего больше нет. Нет родителей, нет дружбы, нет правды, нет мечты. Они все равно убьют тебя. Ты им не нужен». И неважно, 14 тебе лет или 84, это базовый вопрос, не позволяющей человеку завиваться стружкой вокруг пустоты и вследствие этого идти на смерть, как упоминаемый в пьесе персонаж Достоевского Кириллов с кристальной позицией «Если Бога нет, то я должен убить себя».
Конечно, каждый сам свободно решает, чем себя к жизни привязать и на какой почве смыслов наворотить. Но что удивительно, даже такой, мягко скажем, не-религиозный деятель, как Жан-Поль Сартр вздохнул: мол, у человека в душе дыра размером с Бога, и каждый заполняет её чем может. Так вот, «заполняет» — это процесс, а не результат. В результате же может случиться и случается мрачный анекдот: «Бублик! Бублик!» — кричали дети вслед колобку, не понимая, что он смертельно ранен».
Зачем я хожу на читки? Ночью, когда после трудовой недели хочется спать, а не отвечать на больные вопросы, который ставит перед зрителями современный театр в лице плодотворно творящих драматургов? Скорее всего, из инстинкта самосохранения. Как написал однажды протоиерей Андрей Ткачёв, «если глаголы «читать» и «писать» присутствуют в жизни, то есть надежда на уменьшение зоны действия глаголов «стрелять», «стреляться» и «вешать», «вешаться». И недаром некто сказал, что если XXI век не будет гуманитарным, его не будет вообще».
Вот и в пьесе «Март и Слива», которая, может, и несовершенна, и требует доработки, наведения драматургического лоска и блеска, есть один гуманитарный момент, за который всё можно простить.
В процессе действия все персонажи говорят-говорят-говорят и не слышат друг друга, потому что зациклены на себе, включая Сливу, который на общем фоне слышит чуть больше остальных, поэтому попадает в ситуацию, где среди слепых и одноглазый — король. На крыше, в финальной сцене, происходит диалог между ним и матерью:
СЛИВА: Мам, ты чего? Ты зачем? Как это так?
МАТЬ СЛИВЫ: Ты докажешь мне, а я докажу тебе. И всем. Давай, взялись за руки и вниз! Давай!
СЛИВА: Я с тобой не буду прыгать.
МАТЬ СЛИВЫ: А с кем будешь? (Слива молчит) Посмотри вниз. Посмотри.
СЛИВА: Высоко.
МАТЬ СЛИВЫ: На асфальт. Хорошее место. Насмерть. Точно.
СЛИВА: Мам, не надо, пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты…
МАТЬ СЛИВЫ: И я не хочу, чтобы ты… (Плачет) Но если ты, то я тоже. Также. Зачем мне тогда? А?
СЛИВА: Мам, прости.
МАТЬ СЛИВЫ: Это мы, все мы, манекены пластмассовые. Так нельзя. Мы не о том плачем. Не о том мы плачем.
СЛИВА: Мам, пойдем домой. (Уходят обнявшись).
Кардинальный перелом ситуации происходит тогда, когда Слива вылупляется из скорлупы своего эгоцентризма и начинает жалеть мать, проявляет к ней искреннее сострадание, которое она тщетно пыталась из него выжать в ежедневной рутине. В этот момент он обретает смысл своего дальнейшего существования — в любви к другому, к самому близкому на данный момент человеку, умению понять и принять его боль, как свою собственную, наконец-то не просто слушать, а услышать его.
На основании этого можно предположить, что пьеса «Март и Слива», со всеми шероховатостями, — это подлинное произведение искусства, потому что Е. Бизяева смогла явить нам красоту человека на фоне социальных руин постиндустриального мира. И это очень важный момент. Ведь «… есть нечто глубокое в определении красоты как убедительной силы знания, — сказано в книге «Красота и уродство» митрополита Сурожского Антония (Блума), — не интеллектуального знания, а полноты знания, которое включает в себя логику и интуицию, которое требует участия в нём всего человеческого существа или человеческого общества». И в этом смысле пьеса глубокая, живая и жизненная.
Находясь off-line люди продолжают не слышать друг друга, заглушаемые стуком собственного, изнуренного скорбями каждого дня, сердца. И чем больше упиваются они собственным горем, тем дальше уходят от ближнего, коим является всякий человек, поставленный Богом на твоём жизненном пути для врачевания этой нравственной глухоты. Если мы начнем обращать на это внимание, тогда драматург Е. Бизяева, вся честная актерская компания, руководимая О. Липовецким, «Агрикалча» и даже бедный администратор к/т «Калевала», пересидевший свою рабочую смену, работали не зря.
А они работали не зря. Как всегда.
