Ольга Пивоварова окончила факультет журналистики Уральского государственного университета. Пишет о себе: «Работала в изданиях Уфы, в частности, была главным редактором газет «Собеседница» и «Будь здоров, не болей!». Более 10 лет живу в Москве. Это первый мой рассказ, который я представляю читателям».
***
За песчаной проплешью, метрах в тридцати от ворот, маячила сосна. Отшельница, немного искривленная, но высоченная — прямо до неба. Если включить воображение, это ж вылитая антенна, которая соединяла его, человека у кладбищенской ограды, землю и облака. Дерево вибрировало, посылало далеко-далеко электрические импульсы, как и любое живое существо.
Раньше он мгновенно ухватил бы неявную, заложенную природой взаимосвязь — всегда находил образные смыслы, что лежат не на поверхности, нырял то в высоту, то в глубину явлений. А сейчас — стукнись в спешке со всего размаха о смолистый ствол, – потер бы голову, да пошел дальше, так и не чиркнув ни одной мыслью о мозг. Кто станет заниматься бесполезным умствованием, когда столько тяжелой работы?
В процессе жизни Николай Петрович К. повернулся на 180 градусов, вырос до могильщика, случайного попутчика людей на последнем перекрестке их пути. Вырос, так он ёрничал над собой. Нет, он не сливался с остальными мужиками — держался обособленно и молчаливо. Вечером в общем вагончике падал на койку, отворачивался к стене и застывал как один из здешних подземных обитателей.
— Наш дорогой Николаша, кандидат хреновых наук спит! — громко блажил Гена, бывший агроном, занюхивая порцию бурдамыги чесноком, а потом — картинно — рукавом. Сегодня он числился бригадиром, завтра мог улететь в запой. Послезавтра как бог на душу положит. Правда, крепкий был не только на язык, но и на голову. Поэтому и не гнали пока поганой метлой.
Вот уж кто умел управляться с бодливыми суглинками! С детства — на полях, почву чувствовал в любых состояниях. Как-то рыли без него, всё вроде прикинули, так гроб потом не хотел в яму входить, не умещался в длину. А у Николая в квартире ни землинки, ни пещинки, ни пылинки никогда не наблюдалось. Мать любила до обморока чистоту и порядок.
Парни, которые под закуску всё вываливали друг другу, пытались лезть к нему с вопросами. Но ответов не получили. Не хотел он вспоминать крошево последних лет, где были и болезнь, и предательство, и отбивающее все охоты отчаяние. Двинулась тогда на него смертельная лавина. Сель накрыл. Он вытащился, но посерел головой, помутнел сознанием. Потерял прозрачное, четкое видение, которое появилось от занятий наукой.
К обеду, после вчерашнего дождя, еле-еле закончили первую могилу. Николай устал, сел на корточки, привалился к витому холодному металлу. Сорвал травинку и стал нажевывать её, выдавливая на язык капли горьковатого сока.
— Отравишься! — зазвучала в ушах мать со своим хроническим неприятием всего на свете. С наглухо задраенными на зиму окнами. С ежедневными хлорированными уборками. С отмеренными только что не линейкой кусками хлеба.
— Достала! — про себя огрызнулся он. Заорать, как всегда, хотелось в таких случаях, не смог. Лишь сгреб в кулак и выдрал большой пук этой незнакомой травы. Точно хотел съесть до тютельки, подавиться, задохнуться или — какое счастье! — действительно отравиться.
— Даже коровы такую не жрут! — голос Гены прервал многолетние виртуальные перепалки. — Лучше попробуй первые ягоды.
В его руке лежали землянички.
— Пахнет здорово. На, дыхни, снимай химзащиту. А то живешь, блин, как в противогазе. Лапу давай.
И, не дожидаясь реакции, грязными пальцами перекатил их в николаеву ладонь. Разделил пополам. По пять штучек каждому. Кровинка к кровинке. Закинул в рот свои, причмокнул от удовольствия, глянул вбок.
— Вся семья тут лежат. Вон холмик. Бабка Василиса.
— Чего так? Без памятника, без таблички. Хоть бы деревянный крест поставил.
— Кому какое дело? Сам-то, умник. Типа без роду, без племени. У тебя есть кто-нибудь?
— Мать.
— Мать жива? Что ж ты тут ошиваешься?
— Она у меня злая.
— А ты сам добрый?
— Я?
— Да ты, ты! Кто еще? Не похож ты на такого, Коля!
— А на человека похож?
— На человека похож. Вылитый человек! — Гена захохотал, закашлялся и бухал без остановки минут пять, как это у него, прокуренного и простуженного, всегда бывает. Потом, отстрелявшись, потопал к выходу.
Николая разжало. Тут он и вернулся в себя. Солнце. Трава. Могила. Земля. Ягоды. Смерть. Доброта. Такая вот азбука нетленного мира, похожая на Морзе, но состоящая не из зашифрованных тире и точек, а из целых понятных слов, которые вместе, взявшись за руки, прорисовали в воздухе особый текст. Божественную телеграмму, что снова запустила его сердце. И он увидел, как в первый раз, прорастающую в небеса сосну-антенну, которую каждый день обходил пустым взглядом, отбывая выцветшую жизнь, проползая по- пластунски отрезок бесчувствия, затянувшееся время ожидания конца. И разглядел, что небеса голубые.
