Ольге Слюнько 29 лет. Родилась в Благовещенске Амурской области, детство провела в Керчи. В 2009 году окончила МГЛУ (журналист со знанием испанского и английского языков) и в 2011 году Школу Драмы Германа Сидакова. Принимала участие в различных кино- и театральных проектах в качестве помощника продюсера и переводчика. Участвовала в создании детских книг в рамках проекта «Фиксики». В 2012-2014 годы выступила куратором и переводчиком программ короткометражных фильмов для Московского кинофестиваля «Дебюты». В настоящий момент занимается отбором и переводом материалов для сборника рассказов российских и латиноамериканских авторов, который готовится к изданию в Венесуэле на испанском и русском языках.
***
«Жорочка, ты мне спинку не потрешь?!» — кокетливо донеслось из полуоткрытой ванны. Это одно из первых ярких воспоминаний о ней. Тома была благоухающим цветком. «Эта цветущая женщина – ваша мама?!» — спрашивали ее вечно уставшую дочь. Один муж повесился, другой спился, а она продолжала благоухать. Она была без ума от шумных посиделок на берегу моря с кастрюлями и сковородками, полными макаронов по-флотски, голубцов, плова, всевозможных салатов, блинов – вокруг нее всегда было много вкуснейшей еды и, конечно же, самогонка на мандариновых шкурках, — всё это под аккомпанемент звучного радиоголоса самого родимого приемного сына Игоречка. «Напилася я пьяна, не дойду я до дома!» — доносилось из кустов никогда не зреющих диких крымских маслин. «Друзья, давайте выпьем. Это же так сближает!» — лепетала Тома, и лицо ее расплывалось в игривой невинно-шаловливой улыбке.
А вот она на Новый год в одних кальсонах и бюстгальтере приплясывает под руку с очередным ухажером по кличке Крыса. Она – роскошная дама внушительных размеров, он – худосочная крыса. Она вздымает свои ветвистые руки и крутит пестиками пальцев из стороны в сторону.
Тома плясала больше душой, чем телом. Тело было весьма громоздкое, она с колоссальным усилием и одышкой затаскивала его на второй этаж сталинской пятиэтажки, где проживала теперь уже одна в двухкомнатной квартире с балконом. В коридоре, прямо над входной дверью, круглосуточно работал радиоприемник, из которого днем и ночью доносился родной голос Игорька. Так ей было веселее. Да и что уж там, на оплату электроэнергии это особо не влияло, благо сосед помогал подкручивать счетчик в обратном направлении.
А вот мы опять у бабушки, она накрыла большой стол, наморозила холодца, настругала салатиков, нагнала самогонки, приколола к затылку шиньон из своих же собираемых годами волос и теперь светится счастьем от того, что еще раз все удалось. «Смелей на мяч!» — кричит она заливистым голосом, поднимает вверх кисти рук, зажатые в кулачки, и энергично ими сотрясает. Кажется, она вот-вот ринется в бой.
Всю жизнь она проработала на кораблестроительном заводе, а когда вышла на пенсию, устроилась вахтершей в ближайший морской институт. Мы заходили к ней «в гости», когда в институте почти никого не было: бродили по опустевшим аудиториям и длиннющим темным коридорам, играли в прятки в гардеробе и возились во внутреннем дворике. А еще когда бабушка была на вахте, мы любили наведываться к ней домой и часами перебирать старые черно-белые фотографии в поисках знакомых лиц. Мы видели ее статной, молодой, подтянутой, с задорной родинкой на брови. («Мне говорили: ах, эти ножки словно на станке выточены», — бывало, вздыхала она). Мы открывали два громадных обувных ящика и по очереди мерили все их содержимое. Мы прыгали на роскошном диване с огромным количеством красных узорчатых подушек, строили из них баррикады и всевозможные домики. Мы наугад открывали телефонную книгу и звонили по случайным номерам, говоря незнакомым людям всякие гадости и незамедлительно бросая трубку… После наших визитов Тома качала головой: «Содом и Гоморра…»
В один из таких налетов мы нашли настоящее завещание. Мы не понимали, зачем оно нужно, но знали, что пишут его перед смертью. И стало очень грустно, что весь этот мир вдруг возьмет и прекратит навсегда свое существование. Больше не будет пьяного застольного веселья по праздникам, латиноамериканских мыльных опер (О, Дикая Роза; О, Просто Мария и Мануэла, как я, бывает, тоскую по вам в моем взрослом состоянии ума!). Не будет вкуснейших заварных трубочек и рассказов про каких-то ненавистных баб: «Господи, чтоб ты обосралась и воды не было подмыться!»
Теперь у меня от нее осталось лишь одно обручальное кольцо, которое она дала мне в нашу последнюю встречу. Но в моем сердце она продолжает заливисто смеяться, сотрясая кулачками, и разводить лепестками пальцев в экзальтированном танце души.
