До премьеры осталось совсем немного, и любопытство зашкаливает: мало что есть более интригующее в музыкальном театре, чем «Пиковая дама». Опера, окруженная ореолом тайны и мистики, знающая крайне спорные и не менее легендарные трактовки таких Мастеров, как Мейерхольд и Любимов, творение гения Чайковского, где чуть ли не осязаемо дыхание рока… За полторы недели до премьеры, которая состоится 2 и 3 июня, мы с постановщиками спектакля беседуем о насущных смыслах великой оперы.
Художественный руководитель оперы Музыкального театра Карелии Юрий Александров не первый раз обращается к этому произведению и считает, что по числу заложенных в нем смыслов оно неисчерпаемо:
– Думаю, это опера, которая будет всегда иметь миллиарды трактовок, так в ней все перепутано – как специально, – так все субъективно. Для меня эта история предполагает совсем разные подходы. Я ставил и авангардный спектакль в московской «Новой опере», и классический в Америке, где ничего о нас не знают (я называл его «спектаклем для дикарей») и где важно было донести базовый текст. Здесь же важна надстройка над фабулой, наша оценка происходящего.
– Какова же будет ваша нынешняя интерпретация?
– Для меня «Пиковая дама» – это история Германа и России. Главный герой оперы – российский архетип, который проявился и в героях Достоевского, в Раскольникове, это человек, который при всех своих достоинствах, обаянии, больших чувствах сеет вокруг себя смерть. Все, что в нем есть, пожирает страсть, при которой человек балансирует между жизнью и смертью, между чувством и корыстью, – это наш вечный тип.
И одновременно это сегодняшний персонаж, сегодняшний век: отступает нравственное начало под натиском злата, отступают романтические чувства, упростились отношения между мужчиной и женщиной. Для меня эта тема очень важна, и я вижу ее в этой опере, хотя во время Чайковского золотой божок только начинал захватывать умы.
Герман рвется наверх любой ценой, через что угодно – через деньги, преступление, убийство, любовь… Карты здесь – это система неправедного обогащения, на их месте могла быть рулетка, неважно, что именно, хоть нефтяная скважина – это любая возможность прыгнуть в элиту, в высшие, недоступные для героя сферы. Поэтому он ставит на кон сорок тысяч, а на такие деньги можно было купить имение, крепостных, жениться и спокойно жить. Но ему этого мало! Ему нужно все, сразу, сейчас!
И уже в самом начале, в первой картине звучит квинтет «Мне страшно»: Лиза, Графиня, Елецкий почувствовали рядом с собой силу, которая всех сомнет. И действительно, Герман погубит их жизни. Еще один участник ансамбля, Томский, хотя с ним самим ничего трагического не случается, увидел Германа в новом качестве, увидел его дьявольское начало – поэтому и ему страшно. [Режиссер вдруг взглядом Германа обводит все вокруг с его словами из первой картины «Тогда останется одно… умереть!..», – и жутковатый холодок пробегает по комнате…]
– Иногда трактуют Графиню как олицетворение рока…
– Графиня – человек, в ней есть властность, обаяние, тепло, грубость… Это больное воображение Германа рождает причуды вокруг ее личности, от него идут мистические силы. А вот он сам – для всех орудие судьбы. Лиза – дитя, цельное, незащищенное. Ее любовь сначала является как сострадание, жалость, испуг, а потом – как рабское подчинение: «Я твоя раба», – говорит она Герману. Она первая попала под его жернова. У Графини хватило сил отшвырнуть его, противостоять ему до последнего вдоха, а Лизу он смял, скомкал ее жизнь.
И все это с Германом происходит при его бешеном обаянии, лишить его этого невозможно (вспомните только: «Я имени ее не знаю…», «Прости, небесное созданье…»). Но как только внутри язва начинает кровоточить, просыпаются обида, невозможность обладания властью, которую дают знатность и богатство, он превращается в демона, антихриста, падшего ангела – здесь возникает множество аллюзий.
– Возникает ли в спектакле тема Петербурга?
– Именно Петербург рождает такие фантомные истории. Это город, который пытается сам с собой покончить, как и Герман, город-призрак (вспомнить хотя бы «Медный всадник»). Но город вечен, и Герман вечен. Он возрождается вновь и вновь. В чем-то я сравниваю эту историю с «Летучим голландцем» Вагнера, вынужденным жить… [Описание начала спектакля, красочно сделанное Юрием Исааковичем, пропущу ради сохранения интриги.] У нас с художником-постановщиком Вячеславом Окуневым и декорация такая – отпечаток города, полуреальная, полуфантастическая.
– То есть спектакль будет на грани?..
– Правильнее сказать, что при наших попытках балансировать между реальностью и фантомом в целом спектакль будет в русле русского психологического театра, где главное на сцене – артист, а все остальное должно ему аккомпанировать. Это очень неблагодарная, подробная, изматывающая работа, мы много разговариваем, обсуждаем – тут нельзя ничего сделать через режиссерский показ. Мне очень важно, чтобы действие рождалось прежде всего в мозгу артиста. Крайне важен процесс рождения результата… И особенно важна сквозная драматургическая линия Германа, он ведь почти не уходит со сцены.
– Юрий Исаакович, история постановок этой оперы овеяна мистическими легендами…
– Что-то происходит обязательно. Предательства, измены, болезни… Это всегда случается внезапно. Мы должны быть к этому готовы. Но вообще-то я везучий…
Дирижер-постановщик, главный дирижер театра Михаил Синькевич говорит о том, что в настоящий момент актуально для него в опере П.И. Чайковского:
– Для меня на первый план в последние годы выходит тема любви, добра, женской преданности, жертвенности и даже обреченности, здесь, конечно, сосредоточенная в образе Лизы. Центральный герой оперы – безусловно, Герман, его страсти, неудовлетворенность, азарт выстраивают этот мир. Лиза полюбила этого человека, можно сказать, вопреки всему и платит за эту любовь очень высокую цену.
– Это, наверное, не первая ваша встреча с «Пиковой дамой»?
– Мне посчастливилось участвовать в нескольких постановках «Пиковой дамы» и дирижировать ею в разных театрах, в том числе совсем недавно в Мариинском театре. И действительно, в каждой постановке на первый план выходят свои акценты, но все остальные смыслы латентно в ней присутствуют. Иногда режиссеры пытаются приблизиться к Пушкину, даже меняя для этого текст, купируя некоторые сцены. В нашем спектакле не будет начального хора детей и гуляющих в Летнем саду, а также хора в финале третьей картины – все ради непрерывности движения, непрерывности эволюции образов.
Я видел несколько постановок «Пиковой дамы» Юрием Александровым и могу сказать, что они никогда не бывают бесспорными, всех устраивающими, они могут даже шокировать, и это здорово. Я уверен и даже надеюсь, что и этот спектакль не будет бесспорным, кто-то будет удивлен и восхищен, кто-то не примет его категорически. И этот возможный в ближайшем будущем конфликт мнений работает на развитие нашего жанра. В конфликте есть развитие – и на сцене, и в жизни. Если не о чем спорить, то спектакль мертв.
– В чем сложность работы над этой оперой для дирижера?
– Есть одна большая проблема в исполнении музыки Чайковского, особенно в «Пиковой даме», особенно когда сталкиваешься с мощным режиссерским прочтением. В опере огромное внимание должно быть уделено слову, певцы должны донести до публики смысл произведения. Это мое эстетическое кредо: в пении должны быть ясны текст и смысл, но при этом ни на секунду нельзя отступать от вокального исполнения. Иногда, при сильном стремлении донести текст до зала, артист может исполнить какие-то строки parlando, по-немецки Sprechstimme, то есть декламируя, каким-то говорком, шепотком – а все должно быть вокально. Певец же может увлечься красотой мелодии и своего голоса и потерять смысл – или наоборот. Но есть законы исполнения музыки Чайковского – это пение чистое, красивыми голосами, опрятное и ни в коем случае не бессмысленное.
– Сейчас всеобщей бедой становится неясность произнесения даже русского текста…
– Это следствие кризиса русской вокальной школы. Послушайте записи артистов Большого театра 30-50-х годов – дикция безупречная. А сейчас доходит до абсурда – до сопровождения русской оперы бегущей строкой с русским текстом! Я знаю такой прецедент. А от неясности слов возникают проблемы с ритмом, формой, потому что нет органического единства словесного текста с музыкальным материалом. Когда текст произносится неясно, приблизительно, то оркестру невозможно играть ритмично и четко, и произведение разваливается.
Я постоянно сталкиваюсь с этой проблемой, и не всегда удается решить эту сверхзадачу, добиться сквозного динамичного исполнения. Нужно петь не приблизительно – а так, как написано. Композитор писал музыку на данный текст, и такие творцы, как Чайковский, как Верди, крайне требовательно относились к либретто. Почитайте, что Верди пишет актерам: «Проговорите текст, фразу, и музыка найдется сама собой». Текстовая фраза определяет музыкальную.
У Чайковского, правда, есть еще одна сложность – одна фраза может сильно растягиваться мелодически, и над ней надо еще больше работать. Вот пример: в первой картине звучит дуэт Германа и Елецкого, два противоположных по смыслу текста звучат одновременно. Как это сделать понятным для публики? Мы добивались проговаривания текста наизусть, без музыки – между прочим, получилось далеко не сразу. О чем это говорит? О том, что текст сам по себе, то есть его смысл, не осознан артистом. А пока этого осознания не произойдет, на сцене не будет образа. На сцене должен быть артист – не певец, не декламатор, а артист, владеющий в равной степени культурой пения и культурой слова. То есть нужно найти координацию ума и сердца, и еще самого сложного музыкального инструмента – человеческого голоса.
Это все очень важно, потому что хочется остроты, настоящего насыщенного смыслами произведения. Мы над этим работаем. Мы – это и я, и певцы, и наши замечательные концертмейстеры – все захвачены процессом.
К тому же общеизвестно, что Чайковский писал для вокалистов технически очень неудобно, и при исполнении его музыки, если есть какие-то огрехи, слабые места в вокале, они сразу слышны. Так что для исполнения его сочинений нужна высокая вокальная техника.
– А что вы можете сказать о работе с оркестром?
– С оркестром мы решаем те же задачи – надо играть с пониманием того, о чем играем, преодолевать при этом все немалые технические трудности и, главное, добиваться интенсивности исполнения на протяжении всего произведения – а это крайне сложно. Как, например, добиться интенсивного исполнения на тройном пиано? Но настроение задает певец, и оно, правильно заданное, часто решает оркестровые проблемы.
Музыка Чайковского – это музыка добра и красоты. Порой даже в момент исполнения, когда я дирижирую его произведениями, я поражаюсь: как можно это так передать в музыке? В финале «Пиковой дамы» после хора «Господь, прости ему и упокой…» в оркестре звучит тема любви. Как совместить это с тем, чем насыщено действие, – с тем нечеловеческим, что сокрушает судьбы героев, со страшной энергией Германа? Все накрывает тема любви, красоты и всепрощения…
На снимке: Репетиция оперы «Пиковая дама». Герман — Павел Полянинов, Лиза — Татьяна Еремина.
Фото Натальи Зыковой
