Гастроли московского театра «Сатирикон» прошли в Музыкальном театре Карелии. Художественный руководитель «Сатирикона» Константин Райкин на пресс-конференции рассказал о театре, отношении к провинции и о спектаклях, привезённых в Петрозаводск.
«Спектакли толкаются, как птенцы»
– Для меня Петрозаводск если уж не совсем родной, то во всяком случае уже знакомый город. Я здесь бывал много раз, и ребята – мои школьные товарищи – ко мне приходили.
Мы сюда привезли три спектакля — «Король Лир», «Своим голосом» и «Лекарь поневоле». Наш театр всегда был построен на семи названиях — по дням недели. Это моя давнишняя модель, которая вроде как наше ноу-хау, но на самом деле это очевидно. Для того чтобы спектакль был в форме, он должен идти четыре раза в месяц, то есть раз в неделю. Обычно, когда выпускается, идёт чаще, скажем, 5-8 раз в месяц. А потом 3-4 раза. Очень важно быть в форме, потому что когда зрителей огорошивают 30 названиями, за этим скрывается что? Что спектакль идёт один раз в месяц. Он забывается. Артисты растренировываются, текст забывают. Допускается некоторая доля халтуры низкого качества. Спектакли толкаются, выживают как птенцы: кто хватанул воздуха — имеет право быть хотя бы два раза в месяц. Ему как ребенку, нужно зрительское питание.
Сейчас в нашем театре сложная ситуация — у нас ремонт и мы живём не дома. Так что эти гастроли – отчасти необходимые для нас.
«Король Лир» идёт достаточно долго. Поставлен он Юрием Бутусовым — лучшим режиссёром из поколения 50-летних.
Спектакли «Своим голосом» и «Лекарь поневоле» связаны с памятью об Аркадии Райкине. Второй — это комедия Мольера. Совершенно хохотная. Мы решили усложнить её — это будет «комедия втроём». Там одиннадцать ролей, которые играют три артиста. Она играется в некотором изобретении, автор которого Аркадий Райкин. Это способ мгновенных перевоплощений. Зритель не всегда успевает понять, что это тот же артист. Потому что если он уходит налево и тут же появляется справа в другом облике, то зритель только через некоторое время понимает, что это тот же актёр. «Лекарь поневоле» полон наивных театральных чудес. Это детский спектакль для взрослых. Взрослые превращаются в детей. Я очень люблю перевоплощения, но этому сейчас уделяют в театральных школах очень мало внимания.
Прозвучал вопрос о том, кто из героев Шекспира худруку ближе всего. Константин Райкин ответил:
— Они все одинаково далеки от меня. Я придерживаюсь установки гениального артиста Михаила Чехова, племянника Антона Павловича. Он был учеником Станиславского и разработал свою версию обучения артиста. Она оказала огромное влияние на американскую актёрскую и кинематографическую культуру: не надо использовать в буквальном смысле свой личный опыт.
Для меня персонажи одинаково далеки. Особенно интересно играть страшные роли. Но неправильно делить на положительных и отрицательных героев, Гамлет не совсем уж хорош, если разобраться. В общем, отрицательные роли играть полезно, потому что ты всё равно это выскребаешь из себя и чем больше играешь, тем больше уходишь от опасности быть таким в жизни. Достаешь скверну из себя и превращаешь в художественный образ. Шекспировские роли очень пожирательные, сколько в них ни кинь — им всё мало. Как сказал Питер Брук: «Гамлет — это вершина, склоны которой усеяны трупами актёров и режиссёров, которые её штурмовали».
Рубашка для одного
— Отец очень любил, когда я читаю стихи. Я не был его учеником. Папа вообще не обладал педагогическими способностями. Он был совершенно гениальный артист, но научить он не мог. Он мог только уничтожить своими гениальными показами. Хотелось повторить, показать все его краски. Но они шли только ему. Это была рубашка, которая не имела возможности быть годной для кого-то другого. И в частности для меня. Он был для меня нестрогим судьёй, очень любил как артиста. У меня были более строгие учителя. А он балдел. (Смеётся).
Когда я читал стихи, иногда пользовался его эмоциями. Например, когда надо было чего-то добиться. (Улыбается).
«В «Сатирикон» надо ходить из любопытства»
— У меня такие внутренние ориентации: это должно нравиться мне и обязательно должно нравиться публике. Если этого нет, я снимаю спектакль с репертуара. Успех — это на самом деле очень серьезный параметр в театре. Он не истина в последней инстанции, но вещь необходимая. Если успеха нет, точно совершена какая-то ошибка.
Артист — это не просто служба, это служение. Я сам так живу и требую от своих студентов того же. Коэффициент полезного действия невысок, то есть не все удовлетворяют этим требованиям, как бы я им четыре года ни ввинчивал это в мозги. Сейчас полно всяких соблазнов, когда тебе дуют в уши: «Да ты и так хорош, ну что ты его слушаешь!». Потом называют всякие суммы, которые и не снились театральным артистам. И как бы они ни кивали, глядя на меня с вытаращенными глазами, когда я говорю, что театр – это жертвенная профессия, подходит какой-нибудь ассистент режиссёра мыльного сериала, называет им сумму с нулями и все мои слова идут коту под хвост. Не у всех, но у многих. Некоторые удерживаются, не снимаются, не работают в чём попало. Это очень серьёзное испытание.
Говорят про огонь, воду и медные трубы. Огонь — это страсть. Это тоже разрушительно, потому что начинаются романы. Иногда это бывает припёкой, но для настоящего художника припёкой является потеря. Поэтому счастливая любовь не всегда является положительным моментом в творчестве.
Вода — это деньги. Медные трубы — это слава. Это ещё труднее выдержать. Когда артист привыкает, что ему дуют в уши восторженные слова, а твой худручок говорит, какой ты несовершенный… И не послать бы этого худручка? Не кинуться ли в объятия к тем, кто тебе говорит только приятное? Остаются самые стойкие.
Я никогда никого не приглашаю в театр, как к себе. Потому что считаю, что в «Сатирикон» надо ходить из любопытства. Я хожу по московским театрам из любопытства. Я не очень верю критикам, потому что в основном это люди ангажированные, очень необъективные. Я верю сарафанному радио. Есть несколько людей, которым я доверяю, этакие сплетненосцы. Я имею в виду, какие-то сведения от профессионалов, которые говорят: «Надо посмотреть». Звоню, навязываюсь: «Хочу к вам прийти». И прихожу.
Сильный микроб
Константин Райкин очень любит провинциальные города.
— Хочется сразу внести ясность в слово «провинция». Для меня оно жутко приятное, возникает образ волжских городов, Сибири, Дальнего Востока. Почему? Это очень театральные пояса. Урал, Екатеринбург, Пермь, Челябинск — очень театральные места. Первые мои личные ощущения себя в профессии начались, когда я понял, что могу быть интересен публике, например, в Челябинске. Я его не забуду никогда. Этот промышленный город со сложной экологией, но в нём такие замечательные театры: «Манекен», Театр драмы имени Наума Орлова, Театр оперы и балета имени Глинки. Там очень интенсивная духовная жизнь в противовес промышленной составляющей.
Театр — это же микроб. Разве можно его с телевидением сравнить? Но это очень сильный микроб, который гастролирует по стране. Я могу сказать заранее по публике, есть ли в городе драматический театр или нет. Причём этот театр может быть совсем плохой. В трудном художественном и другом положении. Но определяю, есть ли театр, по способности публики понимать русскую речь и быстро реагировать на сложносочинённые и сложноподчинённые повествовательные предложения. Житейская речь по стране — это мат с междометиями. Почему я говорю, что есть потребность? Как-то я выступал и у меня был абсолютно демократичный материал: я веселил, смешил, народ выпадал из кресел от смеха. Но я с ними разговаривал. Длинными предложениями, где есть причастные и деепричастные обороты.
А некоторые зрители хотят понять, но не могут. Они понимают, но с отставанием, смеются намного позже, я уже про серьёзное, а они только засмеялись. И я думаю: трудно им, в этом городе нет театра. Потому что даже в плохом драматическом театре идёт какая-нибудь классика. В ней звучит хорошая русская речь. И туда ходят люди, от которых, как от камня, брошенного в воду, расходятся круги. Это очень сильный микроб, он действует на всё население города. Оно начинает понимать правильную русскую речь. То ли потому, что зрители, которые были, начинают употреблять слова, а те повторяют, — не знаю.
Нельзя закрывать театры. Вот история про город Норильск: это же была зона ГУЛАГа, и там политические заключённые, достаточно интеллигентные и образованные люди, стали играть отрывочки из произведений, которые они знали. Потом возникли — в те времена! — какие-то фестивали. Потому на этой базе возник непрофессиональный, потом полупрофессиональный, а потом и профессиональный театр. Где работали, между прочим, Смоктуновский, Жжёнов. В Норильске, совершенно замёрзшем городе, этот театр вдруг сгорел. Произошло короткое замыкание. И отцы города сказали: «Да мы за полгода это построим. Мы не можем без театра». И мало того, что выстроили, так ещё и напичкали аппаратурой. Я приехал этот театр открывать. Глава города сказал: «Меня с детства водили в него. Мы приходили на 45 минут раньше, чтобы с 50-градусного мороза размотаться. Женщины надевали красивые туфли, приводили себя в порядок. И все выходили в фойе, чтобы показаться. Это был целый ритуал». Театр — это культурообразующее место, которое дорого жителям этого города. Аудитория малюсенькая, там семьсот человек. Но всё равно это имеет значение.
Если говорить о провинции в плохом смысле, то её полно в Москве. Рядом с центром начинаются спальные и спящие районы. Спящие в смысле души. Люди ничем не интересуются, ничего не знают.
Есть мировая статистика по театрам: в любом городе мира в театр или театры ходит не больше девяти процентов населения города. Чтобы не разочаровываться, не надо очаровываться. Люди, которые не ходят туда, они не плохие. Их жизнь так сложилась, нет у них этой потребности.
В конце пресс-конференции Константин Райкин признался: «Я считаю себя резко счастливым человеком, потому что я ежевечерне имею дело с лучшей частью населения».
Фото Юлии Тапио
