Сегодня, во Всемирный день писателя, знакомим вас с книгой стихов и переводов Дмитрия Свинцова.
Попытка восхождения
Евгению Орлову
Хоть ветер северный задул,
но на колени
не встанем мы.
На Чёртов стул
махнем, Евгений!
Перекрестясь на ледоход,
сняв с неба шапку,
с тобою — тот и этот год
возьмем в охапку.
Зажжем костер на берегу,
потянет дымом –
так тянет часто на бегу
домой, к любимым.
Вздымается, скользя, гора,
рельеф корёжа.
Но ей не покорить пера
и кисти тоже.
Пускай в итоге обдерём
мы в кровь колени,
но все ж на Чёртов стул взойдём
мы вновь, Евгений!
И, стоя на верху горы
на камне плоском,
откроем новые миры —
в одном, неброском,
что избегает мастерства.
Но только в этом
всё мастерство –
начать с холста
и быть при этом.
В концерте
Музыканты играют на бис.
Музыканты играют Каприс
Паганини со скоростью звука
самолета, летящего вниз,
с облаков, где царит парадиз,
хоть его отрицает наука.
Мы природе не верим уже.
но порой возникают в душе,
неподвластные разуму слоги,
тех, которых в земных словарях
и на дружеских нету пирах.
Музыканты играют, как боги.
Скрипки прочно пришиты к плечам.
Словно крылья.
Слетает печаль
под смычками со струн, уступая
место
натиску, воле, борьбе,
чтобы в разноголосой гурьбе
звуков
всех одолела слепая
одинокая сила любви,
позабытая в небе людьми,-
что со свистом идет на посадку, —
так,
ушедший в последний полет
и вошедший в пике, самолет
на земле разбивается всмятку.
До замысла
М. Пермяковой
Ночь была, как день, бела.
Был июнь и не был.
Золотые купола
в разноцветном небе,
словно яблоки висят,
наливаясь звоном.
Словно жизнь прошла не вся
по зеленым склонам.
Где еще пасут коней,
но не ловят зверя.
Где теперь среди камней
затаились змеи,
Где гуляли до утра
с песнею и пляской.
Там колодец без ведра
затянуло ряской.
Хорошо, что жив еще
леший в чаще леса.
Он колдует под хвощём
над цветным замесом
для озер и куполов,
в солнце бьёт, как в бубен,
извлекает праздник слов
из половы буден.
Помощи ничьей не ждя,
ловкою рукою
выгибает из дождя
радугу дугою.
Наливает росы всклень,
чтобы без опаски
эта ночь на новый день
не жалела б краски.
Вместо прощания
Мы высохли, как корни дуба.
И потому мы смотрим грубо
на жизнь, бегущую от нас
куда-то вдаль, куда-то влево.
где ты, как прежде, — королева,
а я не опускаю глаз,
когда ты сбрасываешь платье
и падаешь в мои объятья
в последний раз, как в первый раз.
Мы костенеем от тревоги,
что надо подводить итоги
и собираться налегке —
туда, где днями и ночами
апостол Пётр гремит ключами,
держа ворота на замке.
Где плачут ямбы и хореи,
как правоверные евреи,
творя молитву в уголке.
Но все ж еще нас запах хлеба
пьянит.
Еще над нами – небо,
еще на солнце вьется шмель.
воркуют голуби под крышей.
И мы еще живем и дышим,
за жизнь цепляемся, как хмель
цепляется за стены дома.
Поскольку мы, конечно, — homo,
к тому же – sapiens – почти.
И наши чувства, наши мысли
не одряхлели и не скисли,
как наши детские мечты.
(Когда крутились карусели,
и на лошадках мы летели
к высокой цели, не почти-
тельно,
смеясь над страхом)
Когда-то все мы станем прахом.
И нас развеет сизый дым.
Мы высохли, как корни дуба.
И все-таки сдаваться глупо
на милость жестокосердных зим,
кроящих нам метельный саван.
И потому еще мы с вами
живем.
Да победиши сим!
Третий час
По площади идет парад.
Но с помощью обратной съемки —
колонны движутся назад
и втягиваются в воронку
под спуск меж каменных оград
домов, где сад, Охотный ряд,
и Моховая — до Волхонки.
Колонны движутся назад,
спеша за танками вдогонку.
А те – моторами кипят,
уже предчувствуя поломку,
скользя в совсем другой уклад, —
где пылью с головы до пят,
Москва покрыта от обломков.
(Колонны движутся назад.
Скрипят возы, летят постромки,
дома, как факелы горят,
треща смолою от вагонки.
Густой пересыпая мат,
колонны движутся назад
хмельною брагой до возгонки.
Месье аббат, конечно, рад,
что он, когда – нибудь, назад
вернется.
Чей-то голос ломкий
вдруг всхлипнет…
«Мы вернемся…»)…
В сад
Таврический,…
х х х
Время не уместишь в циферблат.
Движется оно неумолимо
Все вперед, но иногда назад –
В год, в котором ты была любима.
Накануне Рождества
Какая ночь!
Развешены по небу,
как в августе,
гирлянды диких звёзд.
Прекрасна жизнь,
когда не на потребу
живешь,
не руша нор, жилищ и гнёзд.
Как слышен каждый шепот, каждый лепет
за окнами заснеженных домов.
Торжественно в своем созвездье Лебедь
летит на запад в ромбах парусов.
Загадочно среди морозной пыли
звенят бутыли узкие берез,
рассказывая, как нас всех любили,
любили целомудренно до слёз.
Лишь сучьев треск во тьме неосторожный
поведает о близости зверья.
И свежий снег, как хрупкий корм подножный,
хрустит над ломкой коркой бытия.
