Талантливый молодой поэт Екатерина Ольшина, победитель поэтических конкурсов «Северная лира» и «Лирическая Вiршина», знакомит нас со стихотворным циклом «Русалии» из нового сборника «Охлупень под солнцем». Екатерина сейчас живет в Санкт-Петербурге, работает в отделе народного искусства Государственного Русского музея.
Авсень
По синим пастбищам пасут коров и свинок.
А я читаю мифы по утрам.
И под крестом прогнулись наши спины.
Мы верим в мойр и славим Бога Ра.
А дни цветут, и ворожба черемух
Бессильна против тусклости души.
Васильев день упал на стены Крома,
И «гой!» да «ой» — не могут рассмешить.
Хомут натер? Работала напрасно?
На прялках – чаепитие, цветы.
На зелени и охре – темно-красным –
Рябиновые руки Коляды.
Достань баян, ведь все не так уж страшно.
И скачет королевич Елисей.
Закинув ногу на ногу и в саже –
Смеется водяной кощей – Авсень.
Герман
Разбили твою душу на сотни глиняных осколков.
Осколки режут пальцы, белее соли – кожа.
И тянут, как сквозь Волхов, по жиже, грязи – волоком,
И крепко сжаты зубы, как кожаные вожжи
В латунных круглых бляшках. Кругом по лабиринту.
То тетерев мелькает, то серо-сизый сыч.
Тебя тревожат духи, и статуи отлиты,
И шамкают кудесники по-киевски: «Не хнычь».
Ты в заднепровской волости. Твои «Таро» замшели.
Дожди бегут под веками — ты плодородный идол.
А люди так устроены. А люди клонят шеи.
И месть не устарела. Перемели обиду.
Анчутка
Летела утка над темным болотом.
Твой оберег продан.
Если ты хочешь в пещеры,
Приди, заслужи прощенье.
Выруби из дерева частокол,
Испеки пирог, ступай в Старый Оскол.
Там отыщи девицу –
Ту, на которой хочешь жениться.
Отмоли ее грехи,
Когда закличут петухи.
Через пень,
Через плечо черных деревень
Перекувырнись, запой,
Спустись по тропинке крутой.
Съешь ягоду смородины
Из рук юродивой.
Там и узришь маленькую черную утку.
Это жена твоя – Анчутка.
Сава
Коняга тянет рыцаря с копьем.
Он победил дракона с красным глазом.
Так выпьем! – Мы и так полночи пьем,
Все больше медовухи раз за разом.
А он приходит и вонзает гнев,
Он исцеляет не слепых, но зрячих!
Единорог, — сказал однажды лев, —
Давай сражаться — просто, на удачу.
Он с посохом, повязкой и кольцом –
В округе его кличут «волчий пастырь».
Он не прощает трусов, подлецов
И мертвых заставляет улыбаться.
И борзые его летят на крик-
А после только косточки да рожки.
Спасибо тебе, пепельный старик,
Могучий лекарь и создатель кошки.
Мавки
Сегодня жара. И Солнце в измятый изюм
С засохшею косточкой – прямо в лопух опустилось.
Так мягко и сытно в полночном уставшем лесу,
И дышит навозом и гарью заржавленный силос.
Поднявшись на спину коровы, вгрызаясь в бедро,
Ты чувствуешь силы, зовешь на пирушку подружек.
Со смехом отбросила прочь я немое ведро,
Обрушив на ноги крестьянский отравленный ужин.
Смеркается навь, и мы чувствуем трепет и злость,
Досаду, разруху, неведенье, страхи, гниенье.
У вас, обреченных, нас всех убивать повелось –
Прозрачных и жутких детей из чужого селенья.
Кувшинку задела босой и хромою ногой.
Ступила на крестик в траве. Так наивно и мило.
Мы монстры. И я умираю над дивной рекой.
Ах, мама, скажи же, зачем ты меня не крестила?
Див
Грустит на березе, надеясь на встречу, Олеся.
А он – ветер в поле – ищи, коли глаз не замылен.
Она умирает от собственных радостных песен,
Ну, где же слоняется этот жестокий Емеля?
Есть город один – дивный!
Живут там одни ундины,
И ходит царь средь нив –
Див!
На вечер – наличник красить, месить вальками
Белье в красную клетку, ткать скатерть.
Олеся в сметану кулич с припеком макает
И, глядя на рубель, думает: надо гладить.
Этот бог-чертополох,
У него много рук, много ног,
У коней его сотня грив –
Див!
А девки пошли на танцы – гурьбой. С одною
Емеля, плюясь шутками, чешет рядом.
Пасмурно. Хмуро. Обжегшись кривой иглою,
Олеся дует на палец и — слезы градом.
У него в доме,
Закромов кроме –
Яблонь и слив!..
Див!..
Он ей обещал небеса и поля в придачу,
Девушке-смертной с именем леса – Олесе.
И она ушла на древний на холм на Заячий,
Где живет всесильный олень бога Эся –
Див!..
Асилки
Есть заговор очень сильный
от боли и от неволи.
В этой ползучей сини – один –
это тоже воин,
С сосной на плече,
с плачем, индиговым волчьим воем.
Знаешь ли, хорошо,
что нас по поверьям – двое.
Вместе-то мы найдем,
выручим чудо-Сампо.
Розовый чернозем,
рысья кривая лапа.
Мучиться и не знать,
был ли на флейте клапан.
Тусклая светит рать —
чагой на пальцах капа.
Духи озябших рун
намедни выйдут из басен.
Бабушки Евдокии
говор предельно ясен.
Вырастет из живота
древом вселенским – ясень.
Ветер не стоит гнать
по приозерской трассе.
Сидит на коряге – знак.
Мычит, болтает ногами.
Хитрющий бродяга – пак:
Кай, Николай, Авель.
А камни – они молчат —
они же умеют править.
Стряхни былинку с плеча –
и сразу — ложись на гравий….
Семаргл
Ты не думай, что станет легче.
Хуже тоже уже не будет.
Золотое Замоскворечье,
Фиолетовое Белослудье.
Он с тобой, когда бани стынут.
Он вихляет поникшим задом.
Вороная ворона с тына
Да девчонка по кличке Лада…
Его когти сточились. Желтый
Огонек догорает мерно.
Ты в потертых джинсовых шортах
Ковыляешь по венам сквера.
За бугром – самоцветные цепи.
На душе – скрипучий валежник.
В огороде, как в сказке, — репка.
Он звонить начинает реже.
Ну а этот, с ухмылкой Брахмы
И монгольской походкой степи,
Вмиг спасает тебя от страха
В запыленном промозглом склепе.
Ты ошейник с него снимаешь —
На коже «семерка» пробита.
И он не подводит к краю.
И карта врага – бита.
Каравай
Гасни! Гори! Властвуй!
Ты – стабианская фреска.
Ты гениальный вестник
На празднике этом красном!
Впереди – жених да невеста,
Поезд из ленточек синих.
Древо твое – осина,
Ринтальский буревестник!
Луны и солнца выпечем!
Лихо маши жерновами!
Птицы на сарафане,
Варяги – поляне — кривичи!
Времени – полвосьмого —
Пора выходить из церкви.
Тесто, как омут цепкий,
Мягкое, как солома.
Каравай! Каравай! Соли —
Из солонниц, ольховых утиц!
Жернова-флюгера крутятся, —
Да – на празднике, нет – всуе!
Хороводы по небосводу!
Еловое поднебесье!
Каравай, запрягай песни!
Слава Граду и слава Роду!..
Алатырь
Не по карте, не по правде,
По далекой по стремнине,
Через поле, через гати
По калинушке-рябине.
По ручьям да в полколена,
Месяц синий, месяц гордый,
На поленушко-полено,
Через травы, через горы.
Всем камням отец могучий,
Он желтее звезд небесных.
Своим светом режет тучи,
А на нем сидит невеста,
Исцеляющая горе,
Рассекающая недуг,
Изживающая нежить.
И повсюду – море, море….
Что на острове Буяне,
Где каштаны и бурьяны,
Исцеляющая раны,
Источающая манну.
Руки тянет до здоровья
Древо мира, древо жизни.
Как по матушке по крови
Свет струится, как по листьям —
По целебным этим рекам.
И над всем – стоит Алатырь –
Первозданный Бога лекарь,
За туманом, над отваром.
Белобог
У колодца со шрамом ходил Индрик-зверь.
Зверобой, иван-чай, тонконог.
Он вернется, как рок. Чернотроп-Белобог,
Подмети-ка от соли порог.
Открывай
дверь.
Берегини
Берегини – моя родня.
Ртуть тоже внутри меня.
Если хочешь последний урок,
Пойди, испеки колобок.
На сентябрь запали свечу.
Распишись, получи боль.
Я устала. Не сон. Кричу
На людей: «Эй, народ честной!»
Ночь низвергла меня в свет.
Опрокинула в рысий след,
Ты придешь – подметешь следы,
Чтобы не было больше беды.
Зачем ты украл хвост,
В рябую мою чешую?
На поле выходит лось,
А я шишки жую.
Но, в общем, это и не совесть.
И закипает в венах ртуть.
И слезы для меня – пустое! —
Как теплый свитер натянуть.
Караконджалы
На Игнатьев день заболела.
Ломит руки и ломит тело.
Онемела я, я – омела,
Стала бледной я, стала белой.
Рождество. Пещера. Телята.
Вырезаешь к набойке вапу.
Мотыльки, стараюсь не плакать,
Недотепа я и — растяпа.
Мезенки бегут по кругу,
Они – по стогам, лугу,
На всю честную округу.
Ты ждешь по ночам буку?
Кони – черней не видала!
Железа и пепла мало!
Давно я так не молчала,
Накрыла себя одеялом.
Глаза у них человечьи,
А гром небесный не вечен.
Меж оконцем и меж печью
Забился, кричит кречет.
Гоняют людей – злые —
Духи твои лесные.
Но Богом — в немой сини
Колокола святые.
Последний аккорд полета —
Их выпустил нынче кто-то.
А я все твержу в ноты:
«Нет, не люблю болота…»
Самовилы
И вроде жизнь не жизнь и смерть не смерть —
Шальная, дерзкая безумная коррида.
Поганки, липы, хвоя, крест и плеть,
И я не познана, как збручский идол.
Саму себя грешно ли пригубить?
Кору содрать и кольца – шаг за шагом –
Считать, тянуть, как пагубную вить,
Пока не срубят лес. Я – волк. Я – чага.
Я – муравейник под истлевшим пнем,
И муравей – покорный и усталый.
Ты ищешь цель. Мы долго так живем,
И все равно в конце нам будет мало.
Ручьи сквозят – парное молоко!
Опять меняю голос, даже поступь.
Кресты во мху – мне этот лес знаком.
За ним ли плечи старого погоста?
Коленки – в ранах, локти – в синяках,
А платье белое — в индиговый горошек…
Не делай приворот наверняка,
И полюби, как я, — ворон и кошек.
Мы долго будем помнить и стареть.
Мы вечно будем верить и молиться.
Поганки, липы, хвоя, крест и плеть.
Смородина, ворота, череп, птица.
Навь
Добраться нелегко, но можно – вплавь. Двенадцать их – колдуний Полоцка.
Сегодня хороводы водит навь. И клевер, как репей, в ладошке колется.
Последний день Великого Поста. Ты не был в городах и городищах.
Не оттого одна хожу, грустна. Мне вдохновение – вино и пища.
Приходится всегда чего-то ждать, точить ножи, но не бывать предателем.
Но если это дружба – не вражда, давай забудем все и улетим на катере.
Рогоз, быть может, станет братом мне. Кувшинки, лилии – заставят улыбаться.
Ты будешь петь о диком скакуне, который жил свободой. Верно, Ватсон?
И как стемнеет, разведем костер – такой, как нынче жгли в ночи купальской.
Ты на язык и душу так остер, как тело огненного гибельного танца.
А палачи жгут свечи, пьют коньяк. Меня казнят, и навь завяжет узел.
По гороскопу: Скорпион, Весы и Рак. И в буерак — на сухогрузе.
Лишайники окатят, как смола. И боги леса: белка, дятел, ястреб –
Поднимут веки Вию – духу зла — и только с этого момента грянут страсти.
И посему ты нем – я говорю. Вершится небывалая история!
Котомки собирали к сентябрю: к себе на родину уходят гномы – в Морию.
Как коновалы, некогда — в Сибирь из заповедной небывалой Кимжи – строем.
А это скачет зяблик, не снегирь. Ты можешь не считать себя героем –
Хваленым Леминкяйненом – ого! Ты знаешь по-немецки фразы, даже даты.
Но это же Карелия, Кокто! Дада ушли, и Фрида курит рядом.
Писать – кому? А в Полоцке – беда. А в Полоцке бушует древний демон,
Из летописи: десять-девять-два. От призраков гуляла эпидемия!
Мне больно обжигаться и любить. Я мучаюсь от сорванной болезни,
Сними меня с котла и помоги отделаться от дыма жгучей рези.
А кто-то топит печь, спасает брак. Люпин завял, но кактус распустился.
Пытаешься найти какой-то знак, сдираешь маски, только это – лица.
И вереницей – воины в плащах, и у коней мокры от слез копыта.
Старик поймал не щуку, а леща — Емеля продал цельное корыто.
Капусту квась и не давай взаймы. Пей молоко с корицей или мятой.
Ты помни, что полгода до зимы. И помни, что я не вернусь обратно.
Полудницы
Выйди в рожь. Заплети зарю
В косы, а реку – в берег.
Сделай по полю длинный крюк,
Как по старинной мере.
Медный колокол заплутал —
Бьется в железном теле.
Эта — не принесет вреда,
Эта, у черной ели.
Эта девушка – дочь, сестра,
Смотрит в упор, но мимо –
Мимо тебя, на забытый храм –
В память святой Ирины.
Дышит солнцем, цедит росу,
Улыбка – страшнее ветра.
Она пропадет в густом лесу,
Под лапой хромого кедра.
Она, на закате, сгорит во ржи
И превратится в сойку.
Видишь, над головой кружит?
По венам спешит – током?
Бери серп. Заплети платок
Потуже – спалит волос.
Эта жара – ее исток.
Поле – ее волость.
Хорс
Достаточно петь
этой чужой войне.
У тебя – мечеть,
У меня – языческий храм – в окне.
И люди – улитки.
И валит дым по земле.
На небе тоскует Хорс
По тебе и по мне.
Выбрось фиалки –
Сосут энергию «ян».
Ржавеет фонарь,
Будто протекший кран.
Дар человеку не зря
Свыше был дан.
И ты вступаешь
В этот великий клан.
Старик и море.
Старик сегодня угрюм.
Он ходит к волнам,
Как к теплому алтарю.
Ступает в воду –
В этот текучий трюм.
И море уходит в небо.
И я люблю.
Как я писала цикл «Русалии». Послесловие автора
Замысел родился 24 августа. Давно вертелись образы русалок в голове — купалок, водяниц, лоскотух. Они мне частенько встречаются. На работе в отделе народного искусства в Русском Музее – так называемые берегини — «фараонки» живут повсюду: на волжской резьбе, на прялках, на расписных книжных листах и лубке, на медных Павловских замочках, в кружеве и вышивке. Русалки – древний языческий славянский образ — довольно часто встречается и в фолковой музыке, среди собратьев-менестрелей, среди реконструкторов и ролевиков, на постановочной современной фотографии.
Образ русалок уже многие века тревожит умы писателей, художников, певцов и мастеров. В славянской мифологии эти существа, как правило, вредоносные, в которых превращаются умершие девушки, преимущественно утопленницы, некрещеные дети (мавки). Русалки обычно представляются в виде красивых девушек с длинными распущенными, иногда зелеными, волосами (в южнославянской мифологии аналогия русалок – вилы, в западноевропейской – ундины, сирены), реже – в виде косматых безобразных женщин (у северных русских).
В русальную неделю, следующую за троицей, они выходят из воды, бегают по полям, качаются на деревьях, могут защекотать встречных до смерти или увлечь под воду. Считалось, что особенно опасны русалки в четверг – русальчин велик день. Поэтому в русальную неделю нельзя было купаться, а, выходя из деревни, нужно было брать с собой полынь, которой русалки якобы боятся. На просьбы русалок дать им одежду женщины вешали на деревья пряжу, полотенца, нитки, девушки – венки. Всю троицкую неделю пели русальные песни, в воскресение (русальное заговение) изгоняли, провожали русалок (или весну). Русалку обычно изображала девушка, которой распускали волосы, надевали венок и с песнями провожали в рожь. Вталкивая ее в рожь, с криками разбегались, а русалка догоняла.
Образ русалки связан одновременно с водой и растительностью, сочетает черты водных духов – водяного и карнавальных персонажей – Костромы, Ярилы, Кострубоньки, смерть которых гарантировала урожай. Отсюда вероятна и связь русалок с миром мертвых: по-видимому, под влиянием христианства русалок стали отождествлять лишь с вредоносными «заложными» покойниками, умершими неестественной смертью. Возможно, название «русалка» восходит к древнерусским языческим игрищам – русалиям, известным по церковно-обличительной литературе.
О мифах древних славян говорить сложно: существует ряд работ, статей, книг, посвященных этой проблеме. Мы знаем многих героев, богов и персонажей: Перуна, Сварога, Даждьбога, Ярило, Мару, Чернобога, Велеса, Ладу и многих других. Мне захотелось познакомить вас с другой малоизученной стороной древнеславянской дивной мифологии. Вот и снова Див появился. Однако все-таки центральными персонажами моих стихов становятся именно русалки – загадочные девы из лесов и вод. В цикле образ «русалок» встречается в нескольких стихотворениях: «Анчутка», «Мавки», Берегини», «Самовилы», «Навь», «Полудницы». Упоминаются там и боги: Див, Семаргл, Белобог, Хорс. Демонические темные существа низшей мифологии: Авсень, Герман, Асилки, Караконджалы – тоже важная часть народной древней жизни. Все они были связаны впоследствии с христианскими церковными праздниками, они не были центральными и главными героями – это были как бы полубоги, типа домовых и леших, которых боялись и про которых не забывали. Из сакральных волшебных предметов в стихах моего цикла присутствуют камень-Алатырь и Каравай. Сава – христианский персонаж (Савватий – в будущем), слившийся в единый образ с Георгием Победоносцем, у славян – создатель кошки, – как ниточка, связывающая древнее языческое прошлое с христианскими образами, тоже возникает на этих страницах.
В цикле много отсылок к христианству. В этом цикле переплелись воедино мое увлечение славянской мифологией, моя жизнь, народное искусство. Надеюсь, хоть немного смогла окунуть вас в атмосферу моей мифической души и души нашего первозданного прекрасного мира – языческого и христианского одновременно.
