«Если человека обидел царь, вождь или государство, то до какого предела он вправе мстить, а с какого становится виноватым? Проблемы вины и наказания, кары и милосердия вечны и злободневны».
30 мая Карелия проводит в последний путь знаменитого филолога, профессора ПетрГУ Татьяну Георгиевну Мальчукову. Ее работы в области античности, христианства и русской словесности получили мировое признание.
Публикуем из нашего архива «Лицейскую беседу» с Татьяной Георгиевной.
Беседа состоялась весной 1993 года. Тогда газета «Лицей» всего несколько месяцев как расширила свою направленность, поначалу чисто педагогическую, и начала выходить как специализированное издание по культуре и образованию. У нас было много сомнений: а надо ли это вообще кому-то, кроме нас? Люди с трудом выживают, а мы тут про высокие материи пишем… Были и сомнения относительно названия: для многих слово «лицей» означало только учебное заведение, и ничего больше. Кстати, и до сих пор так. Тем значимее было, что в беседе с Татьяной Каракан Татьяна Георгиевна поддержала нас:
— Я надеюсь, что газета «Лицей» объединит усилия людей, живущих духовной жизнью, станет обещанием, знаком, возможностью культурного возрождения общества.
— Насколько удачным вы находите название газеты?
— Мне очень нравится. В нем сошлись и мы, и античность. Так я назвала свою книгу, в которой писала о связи нашей культуры с античными истоками. Эти связи пронизывают всю нашу жизнь и прослеживаются в наших с вами именах, в названии газеты «Лицей». Так что я хочу подарить вашему изданию эпиграмму на эту тему:
В имени этом «Лицей» и Русь, и Рим, и Эллада
Так же, как в книге моей, в нем и античность, и мы.
— Татьяна Георгиевна, почему вы выбрали предметом своих исследований античную литературу — область знаний узкую и не очень востребованную обществом?
— Как всегда случается в жизни, этот шаг был и преднамеренным, и случайным. Я стала изучать античную литературу не столько потому, что знала ее, сколько потому, что не знала.
Училась я в Ленинграде, а это почти античный город. Его архитектура божественна. И тогда я думала, и сейчас чувствую, что нет ничего прекрасней и гармоничней античной скульптуры. От этого интереса, от зрительных образов я пришла к литературе.
— Кроме увлечения античными памятниками вы уделяете много внимания и классической русской поэзии. Этот интерес тоже навеян образами Петербурга?
— Нет, это память детства. В моей жизни был счастливый случай.
В отрочестве я занималась в кружке художественного слова, а жили мы тогда в Луганске. Руководила им пожилая дама, очень интересная, я бы даже сказала, величавая, похожая на известный портрет Ермоловой. Сама она тоже в прошлом была актрисой. Наталья Александровна Лундышева отличалась исключительным художественным вкусом. Это было видно по текстам, которые она предлагала ученикам для чтения. Вот она-то и дала мне Пушкина. Причем что, ну как выдумаете? Предложила мне Наталья Александровна познакомиться с философской лирикой поэта. С тех пор Пушкин стал для меня центром моей духовной жизни и мерилом всего: и красоты, и правды.
— Вы уже тогда выбрали профессию педагога?
— Не вдруг, но постепенно. И подсказала мне эту профессию тоже Наталья Александровна.
— Всем ли необходима подобная подсказка?
— Мне кажется, этот вопрос один из главных для счастья человека. Почти всегда неверный выбор специальности — трагедия. Правда, сильный человек перебарывает эту неблагоприятную случайность. Приведу литературный пример.
Все мы помним биографию Достоевского. Родители отдали его в военное инженерное училище. Специальность ему явно не подходила. Достоевский учился, перебарывая себя, но, заметим, учился хорошо. И все же оставил эту специальность и посвятил себя литературному творчеству.
— Чем памятно вам время учебы в Ленинградском университете?
— Годы обучения мне вспоминаются как самые счастливые, и тут я не исключение. Но то время — я была студенткой ЛГУ с 1957-го по 1962 год — было также временем тяжелого, напряженного труда. Я училась по двум специальностям, каждая из которых сама по себе очень объемна.
Достаточно сказать, что помимо специальности «Русский язык и литература» мы изучали классическую филологию, включавшую в себя латинский и греческий языки, а также античную литературу. Занятий было много, каждый день по 8 часов, а в среду 12. В этот день с семи вечера до одиннадцати читались спецкурсы и спецсеминары. Думаю, что, хотя впоследствии я продолжала усердно заниматься самоподготовкой, основы образования были заложены в университете.
— Заложены кем?
— В те годы в университете преподавали крупные филологи. Сейчас, к сожалению, принято ругать прошлое, порицать образование. Имея за плечами тридцатилетний стаж педагогической работы, думаю, что могу адекватно оценить уровень преподавания. Он был очень высок тогда.
Занятия по русскому фольклору проводил В.Я. Пропп, ученый с международным авторитетом. Древнерусскую литературу нам читал И.П. Еремин, литературу XVIII века — П.Н. Берков, литературу первой половины XIX века — Г.П. Макогоненко, второй половины- Г.Я. Бялый, литературу начала XX века мы изучали под руководством Д.Е. Максимова. Это были очень крупные специалисты, авторы многих книг. Но главное — они любили свое дело, свой предмет и учеников. Помню, как Владимир Яковлевич Пропп приносил в аудиторию фольклорные записи, и мы все с наслаждением слушали.
— Вы не упомянули преподавателей по классической филологии…
— О, там тоже были прекрасные знатоки своего дела. Известный всем автор учебника И.М. Тронский читал у нас курс по анализу гомеровского эпоса. Тридцать стихов Гомера он комментировал целый семестр. Надо вспомнить и знатока греческого языка С.В. Полякову, и тонкого ценителя латинской поэзии Я.М. Боровского, и замечательного исследователя А.И. Доватуру. Он был человеком трагической судьбы, кстати, не единственный среди ученых-классиков. Доватура, как и А.Ф. Лосев, А.Н. Чугунов, пережил арест, ссылку. Все они долгое время были изъяты из науки. В 1957 году эти люди возвращались в столичные города, к преподаванию и научной деятельности.
— Все названные вами ученые известны и даже знамениты в научном мире. И все же кто из них является вашим вдохновителем?
— Назову Дмитрия Максимова, в семинаре у которого я начала заниматься толкованием художественного текста. Он был изумительный пониматель и вдохновенный чтец русской поэзии. Вспоминаю Блока в его исполнении и до сих пор мурашки по коже.
Хотелось бы сказать несколько слов и о видном переводчике античных и христианских авторов М.Е. Сергиенко. Она была уже старым человеком и весьма равнодушно относилась к своей внешности и одежде, но осталась в памяти как гениальный педагог.
Хочу закончить свой ответ не словами Набокова «К преподавателям мы относились как все: одних терпели, других ненавидели», а стихами Пушкина:
Наставникам, хранившим юность нашу,
Всем честию, и мертвым и живым,
К устам подъяв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим.
— Вы затронули глубокую и интересную тему взаимоотношений между поколениями, между учениками и педагогами. А как вы оцениваете современного студента? С какими проблемами вы как преподаватель сталкиваетесь сегодня?
— Я буду говорит о студенте-филологе, поскольку эта категория учащихся мне наиболее знакома. Главной проблемой считаю недостаточную эмоциональную восприимчивость учащегося, его эмоциональную глухоту.
— Что вы имеете в виду?
— Все реже приходится наблюдать, как студент переживает текст. Студенты чаще смеются смешному, чем сострадают герою.
— В чем, на ваш взгляд, причины?
— В прежних культурах или, как модно теперь говорить, цивилизациях, воспитанию чувств уделяли значительно больше внимания. Если заглянуть в далекое прошлое, то там эмоциональное развитие обеспечивалось непременным музыкальным обучением, пение было обязательным предметом. Например, в русских семинариях.
Если вспомнить дореволюционное светское образование, то и тут эмоциональное воспитание напрямую зависело, с одной стороны, от христианских традиций, с другой — было следствием прочувствованного чтения литературы.
Даже в послевоенное время система обучения и вся культурная атмосфера эту эмоциональную восприимчивость развивали. По радио тогда в основном звучала классическая музыка, детей воспитывали на классической литературе, на заучивании и художественном чтении памятников словесности.
Кажется, из современной школы последний аспект совершенно выпал. Почему студенты не умеют читать стихи? А не умея читать, они меньше чувствуют, понимают, наслаждаются красотой текста. А это жаль…
— Помнится, еще Гамлет у Шекспира восклицал: «Распалась связь времен». Видимо, отказавшись от прошлого, мы потеряли те нравственные и эстетические основы, которые необходимы личности сегодня. Есть ли выход?
— Есть две вещи: воспитание и образование. Образование давала классическая гимназия, а воспитывала семья. Опыт убеждает, что иногда дети повторяют своих родителей. Скажем, педагогический талант Марины Борисовны Серба, работающей старшим преподавателем на кафедре русского языка, невозможно понять вне связи с учительским трудом ее мамы.
О значении семейного воспитания много писал, кстати, Достоевский. Мне бы хотелось лишь обратить внимание родителей на силу примера, как одного из действующих рычагов влияния на ребенка.
Немалую роль в деле воспитания и образования может сыграть возрождение семейного чтения. Убеждена, что литература, слово должны быть живыми, звучащими. Газета «Лицей» может помочь этому начинанию и открыть, скажем, на своих страницах рубрику семейного чтения. (Такая рубрика вскоре была открыта. — Ред.)
— Татьяна Георгиевна, какие рекомендации вы могли бы адресовать педагогам?
— Я считаю, что учителям необходимо воспитывать детей на классической литературе. При чтении следует ориентироваться не на его скорость, а на понимание текста, на его эмоциональное переживание.
В этом я вижу и свою задачу.Думаю, что суть изучения литературы заключается не столько в образовании ума, сколько в воспитании сердца, в воспитании чувств.
— Насколько необходимо современному человеку знать мировую классическую литературу? Чему мы можем научиться у древних?
— Уже много лет я читаю и перечитываю «Илиаду» Гомера и нахожу в ней все новые красоты и глубины. Но главное — в этом литературном памятнике поставлены нравственные вопросы, которые нам приходится решать и сейчас. Это конфликт человека и общества, проблема вины государства перед личностью и личности перед государством, тема раскаяния этой личности.
Вспомним, к примеру, спор Агамемнона и Ахилла. Агамемнон, решив продемонстрировать свою власть, отнимает у Ахилла почетный дар — пленницу. Ахилл, защищая свои права, отказывается от участия в битве, в результате чего гибнут люди, среди которых лучший друг Ахилла — Патрокл. И вот тогда, в раскаянии, проклиная свой гнев, Ахилл приходит от осознания своих прав к пониманию обязанностей человека перед людьми. Он мстит за друга, хотя знает, что вслед за мщением последует и его смерть.
Подобные вопросы, как мне кажется, встают и в наши дни. Вот, скажем, если человека обидел царь, вождь или государство, то до какого предела он вправе мстить, а с какого становится виноватым? Проблемы вины и наказания, кары и милосердия вечны и злободневны.
Поэма войны у Гомера кончается нотой примирения. И в этом мне видится не только знак того времени, но и способ решения многих проблем современности.
«Лицей», 1993 год, №5
