Продолжаем публикацию воспоминаний жителей острова Кижи, связанных с событиями Великой Отечественной войны и первых послевоенных лет.
Записано старшим научным сотрудником музея «Кижи» Борисом Гушиным. Публикуется без литературной обработки.
Вера Николаевна ЕГОРОВА (Андреева), 1936 года рождения, уроженка д. Керока Великонивского сельсовета Медвежьегорского района Карелия, жительница д. Васильево (о. Кижи):
«Себя я помню, наверное, начиная с войны. Мы в войну так и были в Кероке. Нас никуда не отправляли. Наоборот, к нам нагнали людей из Вырозера, Кузаранды, Толвуи. Как сельдей в бочке.
Нас в семье было трое детей. Миша с 1931 года, Саша с 1939 года и я. Бабушка Устинья Степановна Лукина с нами жила. Дяди: Гриша (1925 г.р.) и Степа (1927 г.р.). Как Заонежье освободили, так их сразу в армию взяли. Остались в живых. Папа мой счетоводом и продавцом работал перед войной. Я его не помню. Посадили его перед войной за растрату. Мы корову продали, растрату покрыли, а папу все равно посадили. Всего-то три года дали. Мама потом запросы посылала, где папа. Ни в живых, ни в мертвых, нигде его не нашли.
Старостой у финнов была моя тетя. Мужчин в деревне не было, одни женщины и дети. Так ее назначили старостой. Она все боялась, что ее потом посадят. Она говорила: «Я все вижу и не вижу. Вы только меня не подводите». Ее не подвели. После войны ее не посадили.
Проволоки колючей в деревне не было. Никто никуда и не бегал. Да и куда бежать-то? Финны нас не трогали, не обижали. Регулярно через десять дней в баню возили в Великую Ниву. Баня общая: и мужчины, и женщины – все в одном помещении. А в наших домах, пока мы моемся, финны дымили серой. Привезут нас из бани, а дома серой жутко пахнет. Главный финн у нас в деревне жил, так ему постоянно печку топили «метровкой» – дровами.
Когда финны пришли, весь скот отобрали. А огороды разрешали держать. У нас у всех картошки много было. Когда кижане приехали из эвакуации, то к нам за картошкой ездили. На вещи меняли. Тоже – какие вещи! Мама у них на картошку сарафан выменяла и нам по платью сшила.
Когда наши пришли, то разрешили своих коров искать. Бабушка нашу коровушку в районе Пургино нашла. Когда война кончилась, маму отправили на лесозаготовки. Мама положила на дровни перину, одежду, еще много чего и нас взяла с собой. А в деревне у нас на всех были одни жернова, и зерно мололи по очереди. Один раз нас с братом потеряли, а мы просто ждали, когда освободится жернов, чтобы отнести его домой. Наша очередь подходила.
В 1944 году я пошла в школу в первый класс в Великой Ниве. Потом в Космозере училась. А восьмой класс окончила в Великой Губе. Восемь классов кончила в 1952 году. Сидела дома. В Кероке был свой колхоз (названия я не помню). Я в нем не работала. А тут приехал как-то Никуев из Великой Губы из отдела культуры. Мама к нему и заплакала, что парни-то ладно поработают и в колхозе, а ее-то, девушку, куда. Он меня оформил работать в избу-читальню на Боярщине (центр Кижского сельсовета в 1950-е годы. – Б.Г.). А ведь у меня тогда даже паспорта не было. Я же в колхозе жила. Хорошо, что ездить мне никуда не надо было.
Книги нам в избу-читальню привозили через сельсовет. Заведующим избой-читальней считался Борис Иванович Клинов, инвалид Великой Отечественной войны. У него одна нога была. Я жила в Боярщине у Егора Григорьевича Тестенникова. Кижане все удивлялись, что я на лодке ни грести, ни править не умею. А у нас на Керокском озере лодок ведь не было. Только узенькие долбленки – «ушкуйки», на которых гребли одним веслом. Позже здесь в Кижах научилась и грести, и на моторе ездить. Жизнь всему научит.
29 октября 1954 года мы поженились с Алексеем Петровичем (1930 г.р.). Он родился на Речке. Мы туда и переехали. Я продолжала работать в библиотеке. Родился у меня Вова. Месяц до родов, месяц после. Вот и весь декретный. Володя маленьким все время был со свекровью. И остальных троих она вынянчила.
Рассказывали, что, когда после войны люди приехали из лагеря, вручную все копали, пахали. Соху за собой волочили. На Оятевщине были две старушки, Мария Ивановна да Наталия Ивановна, так им пришлось все вручную делать. А когда я-то приехала в 1953 году, уже и комбайны были, и молотилки. И хотя я официально в колхозе не работала, успела в колхозе и сено пометать, и молотилку покрутить. Успела все поделать. От сельсовета направляли. Так что поработать в колхозе досталось.
Мой Алексей Петрович сначала прицепщиком работал на тракторе, потом трактористом. А от сельсовета столько субботников и воскресников было – много успели сделать. Да и в музее в первые годы, в 1960-е, субботников и воскресников было хоть отбавляй.
В 1950-е годы все из колхозов бежать начали, когда паспорта колхозникам выдали. Ведь все вывезут из колхоза, а колхознику ничего не остается. Даже родители девок лет 15 – 16 отправляли в город в няньки, только лишь бы в колхозе не оставались.
К середине 1950-х годов многие колхозы окрепли, и люди стали жить получше, но уже в колхозы эти никто не верил, и все бежали из них. А я как стала работать в музее, так до пенсии и доработала.
КРАТКИЙ КОММЕНТАРИЙ. В первые послевоенные годы жизнь заонежан была исключительно тяжелой. Работа в колхозе за трудодни не обеспечивала даже элементарных жизненных потребностей, включая еду и одежду. Надеяться можно было только на личное хозяйство, которое государство ограничивало до минимума. Тяжелейшей обязанностью была лесозаготовительная повинность. С планами по лесозаготовкам колхозы традиционно не справлялись. Несмотря на то что после войны население Заонежья уменьшилось, планы оставались такими же, как и до войны.
«Лицей» № 8-9 2008
Заинтересовал материал? Поделитесь в социальных сетях и оставьте комментарий ниже:
Похожее
