Это был не сон

С этого дня спокойный семейный уклад жизни кижских деревень резко изменился. Уже на третий день войны мой отец, Николай Федорович Максимов, и два его брата, Александр и Михаил, с другими мужчинами Кижского сельсовета были призваны на защиту Отечества. Сборный пункт был в деревне Мальково, что находится в полутора километрах от нашей деревни. Когда мужики сели верхом на лошадей и двинулись через лесной массив до тогдашнего райцентра Великая Губа, вереница всадников растянулась почти на полкилометра. Оставшиеся жены, дети, родные еще долго стояли, кто оцепенев, кто рыдая, и махали рукой вслед.

В ту осень 41-го снег выпал рано, озеро покрылось льдом. В один из дней ноября мы с братом Виктором обнаружили за дворовыми постройками на снегу умятый лыжный след. Поняли: ночная финская разведка! На следующее утро в нашей деревне длинной лыжной колонной появились финские солдаты в белых маскхалатах. Проверив дома и не найдя ничего подозрительного, они двинулись дальше.

Вечером того же дня все взрослое население наших деревень собрали в деревне Боярщина, где объявили приказ новой оккупационной администрации о различных ограничениях и запретах для местного населения.

Все деревни восточного побережья кижских шхер большого Клименецкого и других островов были оккупированы финнами без единого выстрела. Наши через Медвежьегорск отступили на пудожский берег Онежского озера. Линия фронта установилась в районе Кижей и Сенной Губы по восточному берегу острова Клименецкий.

В начале января, когда Онего покрылось льдом, партизанские отряды все чаще стали нападать на финнов. Чтобы лишить партизан опоры, финны приняли решение эвакуировать местных жителей в Петрозаводск, где уже были созданы концентрационные лагеря.

В один из зимних дней в деревне появились финны и объявили, чтобы жители в трехдневный срок были готовы к эвакуации, взяв только самое необходимое и продукты питания на два-три дня. И вот настал час, когда под дулами автоматов на сани под рыдания женщин усаживались дети, грузились небогатые пожитки. Нашей семье пришлось оставить в деревне двух буренок и несколько овец.

Обоз двинулся в сторону Сенной Губы. По пути к нему присоединялись повозки из деревень Боярщина, Мальково и Жарниково. После Сенной Губы нам объявили, что нужно следовать дальше, в село Клименицы, которое находится в конце Большого Клименецкого острова.

Когда выехали за маяк Гарницкий, совсем стемнело. Усиливала темноту низовая метель, она слепила глаза. Мы втроем – я, Лида и лошадка – оказались одни со снежной стихией в озере… Нашу пропажу обнаружили только тогда, когда обоз прибыл на место. Сосед по деревне Борис Елупов, которому было пятнадцать лет, отправился нас искать. Его лошадь хорошо чувствовала след, и он быстро нашел нас примерно в трех километрах от села Клименицы.

Всех разместили в бывшей школе, где уже было несколько сотен человек. Финны через громкоговорители объявили, кто и когда будет отправлен с очередным рейсом на автомашинах через Онежское озеро в Петрозаводск.

По-видимому, свободного жилья к нашему приезду в концлагере № 3 уже не было, и вскоре поступила команда вновь грузиться на автомашину. Так мы оказались в концлагере № 1 на старой Кукковке, за железнодорожным мостом. Семью нашу из шести человек разместили в комнате 11–12 квадратных метров на втором этаже в доме барачного типа.

Мы не знали, что происходит на фронте. Для узников концлагеря выпускалась газета на русском языке «Северное озеро», но верить ей было нельзя.

Все время хотелось есть. Мизерный паек муки в 150 г или несколько сухих галет да пакетик сахарина на одного члена семьи не могли насытить. Другой еды не было. Когда зимой 42-го стали выпускать за колючую проволоку, чтобы добыть дрова и протопить печь, мы, пацаны, попрошайничали у финских солдат и лазили по помойкам, подбирая картофельные очистки и отбросы съестного.

Жизнь в концлагере № 1 продолжалась недолго. По неизвестной причине несколько семей, в том числе и наша, были перевезены в концлагерь № 3 и размещены в доме барачного типа № 14.

Этот концлагерь был значительно больше, в основном в нем были жители Ленинградской области: из Лодейного Поля, Вознесенья, Остречин и других сел. Со стороны Онежского озера лагерь был ограничен бывшей ул. Болотной (ныне ул. Ригачина), а с противоположной двумя улицами (ныне Коммунистов и «Правды»). Северная и южная границы проходили по дворовым территориям.

Пережитое и сейчас вспоминается как кошмарный сон. Голод, холод, унижения, слезы и рыдания по умершим родственникам, которых ежедневно десятками увозили на кладбище в Пески. В нашей семье умерла младшая сестричка полутора лет. В таком же возрасте скончался и мой двоюродный братик. В основном умирали дети и старики, им нечего было есть.

Многие женщины привлекались к каторжному труду по заготовке дров на бирже на берегу Онего. Ежедневно ранним утром полуголодные, они уходили колонной под конвоем финских солдат к месту работы. Рабочий день продолжался 9 – 10 часов. Нас, малолеток, успокаивало одно: мама получит дополнительный хлебный паек.

Ярко встает перед глазами один лагерный эпизод. Было это в конце ноября 1943 года. Группой пацанов мы отправились за дровами. На берегу Онежского озера приметили полуразрушенный дощатый сарай, а доски – это ведь дрова! Под слоем снега увидели замерзший турнепс. Набрав его в сумки, спрятанные под верхней одеждой, и прихватив доски, отправились обратно в лагерь. На проходной нас остановил дежурный наряд во главе с помощником коменданта Бертелем, которого знали все от мала до велика из-за его жестокости. Ходил он с палкой в руках, которую частенько прикладывал к мягкому месту малолеток. На сей раз досталось нам. То же самое испытали и девушки, шедшие следом за нами. Турнепс у нас отобрали, всех взяли под арест и поместили на семь суток в так называемую холодную будку.

Кроме дощатых нар в нашей камере ничего не было. Женская камера находилась за капитальной стеной, но всхлипывания девушек до нас доносились. Три ночи, ежась от холода и мучаясь от голода, коротали мы время на нарах, а днем нас выводили под конвоем на свалку, куда доставлялись отходы при очистке туалетов. Мы обязаны были рыть ямы. После трех суток нас освободили, но предварительно пропустили через баню-санпропускник.

Здесь после помывки нас угостили розгами. Раздатчиком березовой каши был старший староста концлагеря по имени Степан. Девушкам досталось не меньше, вдобавок им остригли волосы. Вот чего стоил нам мороженый турнепс, которого не пришлось даже попробовать.

Самым впечатляющим моментом остались два последних дня пребывания в концлагере – 27 и 28 июня 1944 года. Финская армия отступала, ее солдаты сплошным потоком на велосипедах и мотоциклах катили со стороны старой Кукковки по ул. «Правды» через центральную часть города, взрывая и поджигая наиболее важные объекты, в том числе и мосты через реку Лососинку.

28 июня стало для узников концлагеря днем освобождения, радости и ликования. Когда катера Онежской флотилии под характерный шум двигателей показались со стороны острова Ивановский, мы с другом Сашей Колобовым одними из первых оказались в конце причала, куда перебрались с берега на дырявой лодчонке. Основная масса заключенных лагеря пробиралась через горевшую пристань по временно устроенным трапам из досок.

А вечером на площади Ленина (без памятника вождю, финны установили на постаменте пушку) состоялся митинг в честь освобождения города. Весь центр города 28 и 29 июня был заполнен ликующими людьми – бывшими заключенными концлагерей. Колючая проволока с двухметровых столбов ограждения концлагеря была сброшена.