«Когда в 1948 г. я случайно встретила в Ухте (ныне поселок Калевала) превосходного знатока северно-карельского свадебного обряда Хеклу Архипову и сделала от нее свои первые записи плачей, мне и в голову не могло прийти, что в дальнейшем на многие годы погружусь в удивительный и таинственный мир карельской плачевой культуры, корнями уходящей в глубокую древность», — таким обращением к читателю начинается книга Унелмы Конкка «Поэзия печали», впервые изданная в Финляндии в 1985 году.
Этот уникальный труд был подготовлен к печати в 1975 году в Карельском научном центре РАН и вполне тянул на докторскую, так считали ученые и в их числе светило фольклористики профессор Кирилл Чистов. Но после утверждения высокого статуса труда Конкка на ученом совете состоялось совещание при дирекции партбюро Института языка, литературы и истории (ИЯЛИ) КНЦ РАН. На нем выяснилось, что Унелма Конкка в своей работе ни разу не сослалась на высказывания классиков марксизма-ленинизма. В упрощенном виде ее ответ звучал примерно так: «Но классики не изучали карельский фольклор, поэтому у них нет никаких высказываний по этому поводу». Предложили многое переделать, она не согласилась. Как тогда, так и сейчас главным мерилом учености считала дело.
— И теперь дел столько, что не знаю, порой, с чего начинать, — говорит она. — Планов тоже много…
— Унелма Семеновна, а вы на жизнь не обижены? Ведь перенести пришлось немало?
— Да нет, никогда обид в душе не держала, — просто отвечает она. — Но и на поводу у толпы не шла!
Унелма была десятым ребенком в большой финской семье. Она родилась в деревне Конккала Ленинградской области, ее деды и прадеды были землепашцами. Отец, будучи крестьянином, знал и русский, и финский, любил читать философские книги. Жили, как все в деревне, не богато, но и не бедно. На новые порядки отец возлагал большие надежды. «Ленин землю нам дал!» — говорил он. Но с идеей коллективизации категорически не согласился, поэтому в 31-м был раскулачен (хотя и отбирать-то было особенно нечего) и сослан с семьей в Красноярский край.
Затем семья оказалась совсем далеко — в селе Рыбном на Ангаре. Отец, не вынесший потерь, умер. Интересный и парадоксальный факт — в Сибири детей продолжали, как и на родине, учить финскому — родной язык пока не отменяли даже там, где на нем никто не говорил. Потом пришло освобождение по принципу «идите, куда хотите». Семья вернулась на родину, но расселились кто где смог — в Ленинградской области и в Карелии. Из имущества ничего не вернули. В родном доме, выстроенном незадолго до ссылки, разместилась колхозная контора. Унелма попала к старшей сестре, жили в Ругозере, потом в Реболах. После окончания школы поступила в Петрозаводске на рабфак, ей было тогда 15 лет.
— Нигде не упрекали, что я из раскулаченной семьи, — вспоминает она, — хотя я никогда этого не скрывала. Не скрывала и того, что брат, писатель, жил за границей, в Финляндии, много переводил с русского. Тогда, помнится, все были комсомольцами, а я нет. Нужно было идти в ЦК комсомола, и что-то там доказывать. Я решила — не пойду.
— В партию тоже не вступили?
— Когда уже внуки стали взрослыми, мне вручили справку о том, что я реабилитирована. А я и не подозревала, что живу как репрессированная. Как-то это не оставило в душе следа, маленькая еще была. А вот родители… Представляю, что пережили…
После рабфака был Петрозаводский госуниверситет. Унелма поступила на историко-филологический факультет, отделение русского языка и литературы, училась с огромным желанием.
— Не будет ошибкой сказать, что вы — носительница двух культур: русской и финноязычной? — спросила я Унелму Семеновну.
— Никогда не думала над этим, но, наверное, это так, — ответила она. — Меня всегда больше волновала литература, нежели язык. Очень люблю русскую литературу, особенно XIX век. Эта любовь — на всю жизнь.
— Но ваши научные труды посвящены карельскому фольклору, а ваши пристрастия отданы карельским плачам. Как это произошло?
— Научные труды — это, я думаю, слишком громко, у меня их не так уж много. Что касается причитаний, плачей, то впервые я услышала их, когда поступила в аспирантуру и поехала в экспедицию в Калевальский район. Поразило меня все: и волшебство народной поэзии, и люди, отличавшиеся добротой, трудолюбием, какой-то особой деликатностью, и встречи с писателями, чьи имена стали известными в карельской литературе. Я познакомилась с Яакко Ругоевым, Антти Тимоненом, Николаем Яккола, Пеккой Пертту. Тогда готовились к 100-летию первого издания «Калевалы». Затем был период в жизни, длиною в пять лет, когда я учительствовала в Ухте, преподавала в школе русский язык и литературу. И все эти годы не покидало ощущение счастья оттого, что жила в поэтическом северном краю рунопевцев. Именно здесь и пришло понимание причети. Вообще жанр существует у многих народов мира, у всех есть обрядовая поэзия. Но у карелов эта культура ни с чем не сравнима, она уникальна. Чтобы это было понятнее русскому человеку, я сравнила карельские причитания с теми, что исполняла Федосова. Дело в том, что у других народов язык плачей достаточно прост, у карелов совершенно иное, и главная, пожалуй, особенность — необычайная метафоричность и образность. При этом лица, предметы, события не называются общепринятыми словами. Хорошие плакальщицы виртуозно владели сложной техникой плачевого стиля. Плач — это импровизация в строго установленных рамках. Его чрезвычайно трудно записывать и переводить на другой язык, так как существует определенная музыкальная традиция, и не все понятия имеют словесные аналоги в русском языке. Я вообще считаю, что изучать фольклор как карельский, так и русский следует при знании карельского языка.
— Но большинство из нас не знает карельского, и хорошо, что есть ваши книги, написанные на русском и на финском, и мы все-таки имеем представление о богатой традиции края.
Подтверждение этих слов — лишь один пример из переводов Унелмы Конкка карельского плача по усопшему. Всего несколько строк причети вместили в себя необычайную образность, глубину чувства и бесконечность переживания человека: «Не делайте моему ласковому хорошему жилище Туонелы на стороне северных ветров в эту утреннюю пору. Сделайте на теплой стороне ласкового света, чтобы моему ласковому хорошему не пришлось вечно на стороне холодных ветров похаживать».
— Унелма Семеновна, когда началась война, вы были молоды, учились в университете. Но учеба была прервана, а Карелия занята вашими братьями по крови. Как вы переживали, а возможно, и до сих пор переживаете это?
— Тогда я это переживала, как и все остальные люди. Думать было некогда, надо было спасаться. А потом… разве можно держать зло всю жизнь? Война есть война, ее развязывают политики, затем события становятся историей. Так я это понимаю…
События той далекой поры живы в памяти Унелмы Конкка. Брат был разведчиком, погиб в Финляндии. В партизанском отряде воевал муж, впоследствии известный карельский писатель Пекка Пертту. Сама Унелма, оставив учебу, поехала работать в школу в Шелтозерский район. Когда началась эвакуация, не сумела вместе с молодыми учителями (все были женщины) попасть на баржу. Пришлось им эвакуироваться своими силами. Нашли в лесу брошенную старую лошадь и дошли с нею до Вытегры. Лошадку по пути жалели, повыбрасывали с возу все свое имущество, чтобы ей легче идти было. Питались овощами, которые находили на брошенных полях. Потом, плача, оставили лошадь у стога сена. В Вытегре удалось погрузиться на другую, большую баржу, вместившую около двух тысяч человек. Она шла по Волге и Каме.
7 ноября 41-го встретили во льдах, на Каме. Резкое похолодание вынудило выйти на берег, на удмуртскую землю. Унелма вместе с подругой Аней Демидовой с огромными трудностями добралась до Ижевска. Устроились на работу на военное предприятие. В 44-м, как только узнали, что Петрозаводск освобожден, двинулись в родной город. Путь домой — тоже отдельная страница в биографии. Какое-то время жили в наполовину разрушенном здании университета. Чем питались, во что одевались — этого Унелма Семеновна просто не помнит. «Как-то жили», — говорит она. Но прекрасно помнит, что поразило их тогда — найденные груды обгоревших книг.
— Ужасное было зрелище, — вспоминает она. — Я долго хранила одну из этих книг, как память о войне. Но с них и началась наша мирная жизнь. Мы стали работать библиотекарями, потом приступили к учебе.
Унелма Конкка никогда не боролась за место под солнцем. Именно такое место она и не стала отвоевывать после окончания университета. Ее оставляли на кафедре русской литературы, но туда направили «нужного» человека. Она махнула на все рукой и отправилась в Эстонию. В Тарту преподавала детям историю. Жила, как тогда говорили, «снимая угол» у людей. В 1953 году поступила в аспирантуру Карельского филиала РАН; для прохождения учебы была прикомандирована в Институт мировой литературы в Москве. С 1957 года и до выхода на пенсию работала научным сотрудником сектора фольклора ИЯЛИ КНЦ РАН.
Ученая карьера началась с подготовки научных сборников карельских сказок. Эта работа потребовала многолетнего кропотливого труда. Тексты даны на языке оригинала и в переводе на русский с подробными комментариями. Затем увлеклась причитаниями, плачами. Много печаталась в научных изданиях. Совместно с сыном Алексеем Конкка подготовила к выходу в свет книгу «Духовная культура сегозерских карел». Была инициатором и редактором таких фундаментальных изданий по истории карельской культуры как «Путешествия Элиаса Леннрота» и «Кантелетар» (избранные народные песни), изданными в 1985 году. В 80-е годы вышли в свет «Избранные сказки Эро Салмелайнена». Все это — переводы на русский язык. Главная цель этих изданий — ознакомить русскоязычного читателя с поэтическим богатством культуры карелов.
Унелма Семеновна показала мне свои книги стихов и прозы; ее писательский псевдоним Катри Корвела. В скромной квартире, где основное богатство — книги, Унелма-Катри повествует о своем прошлом, связанном с нелегкой судьбой ее народа, с нашей общей судьбой.
