Первая публикация «Поэмы Леса» хорошо знакомой нашим читателям Екатерины Ольшиной. Десять лет назад ученица Таунанской средней школы стала победителем республиканского поэтического конкурсов «Северная лира». Сейчас Екатерина живет в Петербурге, работает в отделе народного искусства Государственного Русского музея.
От автора. «Поэма Леса» родилась спонтанно, прошлым летом, из «Поэмы Горы» Марины Цветаевой. «Поэма горы» — звенящий нерв, который так сильно зацепил меня, что муза просто не смогла остаться равнодушной. Тем не менее «Еловый блокнот», как я по-другому называю свою небольшую «лесную поэму», конечно же, не повторение великого шедевра поэта Серебряного века. «Поэма леса» — это моя поэма Лесу, ибо в нем – моя душа, моя любовь, моя горечь. «Поэма Леса» это как бы противопоставление «Поэме Города». Сегодня она – во всем. И Город правит. Но именно Лес – бездонный источник Вдохновения. И ему я буду преданна всегда. Он – моя карельская еловая душа.
Поэма Леса. Памяти «Поэмы горы»
1.
Мое горе не было горою — лесом.
Древним, небывалым, как гряда.
Мое горе не было небесным –
Корни, мхи, древесная руда,
В каждой жиле дерева – рыдала,
Каждой грела, пела и клялась.
В заводь вод походкою Тантала –
В наигибельнейшую страсть
Опадала листьями сирени,
Грубой молчаливостью осин.
Под рябиновой нежнейшей сенью
Воскресеньями считала сны.
И мой лес, как строгий храм Юпитера,
Звал к себе на солнечный поклон.
В этой фиолетовой обители
Воспитали меня: ива, тополь, клен.
Облепиховые руки обнадеживали,
Лучше ли подруги не сыскать?
Принимала мир дубовой кожею,
Янтарем ковала ног немую стать.
Это лес был веским, вепсским, гордым,
Глушью разметавшейся души.
Он был коридором духов, норной,
Древней тайной в сущность Бога вшит.
Он ворчал, ворочался медведем,
Воздвигал, лелеял, вспоминал.
Сосны обивал горящей медью,
Пил холодную левкоевую даль.
И следы моих березовых сандалий
Медуницею пахучей украшал.
Стать иной – возможно ли? – Едва ли.
Будь собой, еловая душа.
2.
Мурашки по коре, смола по венам,
Листва – не дорогое украшенье.
Стою одна. Всегда одна. Смиренна.
Ты, верно, выбрал мудрое решенье.
Неметь на папертях, кусая молча ногти,
Дрожать от страхов и грехов – увольте! Нынче
Богиня молодости в пене или в Ноте
Рождалась, словно слезы Беатриче.
Бог милостив. Он примет, оправдает,
Он знает твои будущие казни.
И ты стоишь, как статуя литая
В его прекрасно-древней вечной власти.
Века, предательства, молитвы, суеверья –
Я все перенесла, перемолола.
Сплошная лента из числа бессчетных серий,
Вкраплений серпентинового пола…
Сегодня лишь озноб – душа простыла,
Одна средь всех – чужое прегрешенье!
Ты знаешь, это жутко и постыло,
Когда Иуда дышит прямо в шею.
3.
Живу в этом городе, как Одиссей у Калипсо.
«Та, что скрывает» — прекрасна!.. но — камни у грота.
И вроде Гермес обещался — в хитоне из рипса,
И вроде… Но боги сильнее, как пальцы у Клото.
Здесь звезды сожрал древний идол, дракон лижет солнце.
В оранжевой топке небес — иногда – тощий месяц.
В душе – суетливая смесь, а в ушах – радость – Моцарт!
Спасает, как кофе, искусство, работа, окрестные веси…
Мечта – об одном: о соленой волне на запястье.
О ветре, который здесь умер и сжался до массы
Холодного воздуха. Пусто. Разверзнуты пасти
Стоглавых домов, словно тюрем под маской проказы.
И я не жива здесь. Запутался невод.
Мечусь, приближаясь ко дну. В одночасье – слепая.
Как будто забыла, где запад, где север, где право, где лево,
Как будто для Флора и Лавра колодец копаю.
Мы ждем корабля. Мы зовем. Мы безмолвно трепещем…
Но жизнь – она там!.. — Где крапива и смятые церкви.
Где вместо машин обезумевших – синий кузнечик —
Соперник Сальери – тревожит села древний «Реквием».
4.
Забери меня отсюда. Душно.
Пахнет клевером и страхом лошадиным.
У забора зацветает нежно груша,
Вишня, яблоня и дикая малина.
Ты вернулся, как в лихие непогоды,
Ты моё спасение от были.
Ты прощание, прощение природы.
Разве Бога можно пересилить?
Разве стоит разбивать с размаху,
Рушить то, что создано елейно?
Мы достойны счастья, а не краха,
Смеха Коры, радости Елены,
Всех чудес да Винчи, Рафаэля,
Голоса Мадонны и Младенца.
Я все вспомнила: как звонко церкви пели,
Мраморные парапеты Древней Греции,
Холод рук пред зеленью Анубиса,
Робость пальцев ангелов Рублева,
Вздрогнувшей Помпеи улицы,
Взмах ресниц и смелость Гумилева,
Дробность Маяковского, Цветаеву,
Хрупкость звезд Рубцова и Есенина,
Омут сказки Льюииса Клайва,
Солод гроз, прудов и воскресения.
В феврале — метели непокорны,
В мае – тонок луч цветка сирени.
Слышу зов божественного горна,
В нем – мой рок, пощада и смиренье.
5.
Вот и выплеснулось начало –
В мой посиневший от вечера лес.
Пень скрипучий, валежник чалый –
В крови у меня доселе и днесь!
Кисточки на ушах – застыли,
Шишки еловые – на земле.
Мне до конца – под ногами – с ними.
Пить золотистый сосновый клей.
Холку поля ветер расческой
Чешет, хохочет, — заботливый брат.
Ему стригуном – до загривка плеса
На скал оскалившихся Арарат.
Вечен и смел камышовый взгляд мой,
Твой, как туман, растаял и сник.
Нищ и уныл перед попранной клятвой
Тусклый растрескавшийся тростник.
Срежут его, сделают дудки —
Польза какая от дряхлой травы?
Сонно выглядывает из будки
Неба луна — на село повыть.
Двадцать шестое мая. Пахома
Встречу русальей красой своей.
Медвежьи трубы Иерихона
О переменах – сильней, сильней!
Выжму я косы. В приметы веря,
В осень грибы прорастут в борах.
Травы густы: сиреневый клевер,
Дикий и папоротниковый рай!
Теплое лето! Шальное лето!
Песни озер, прямота болот,
Голос брусники, закаты — все это
Я запишу в свой еловый блокнот.
6.
Мои волосы пахнут лиственницей,
И ресницы мои – трава.
Ни ревнивица, ни завистница,
Тку зеленые рукава.
Не на пестрой ли этой флейте
Ветер верный, как борзый пес,
Пропоет о заветном лете,
Где Луна – это света гроздь.
На соцветья прозрачных пальцев,
Словно встарь упадут слова.
И закат обожжет румянцем
Две березки на склоне рва.
И я буду сжимать крапиву,
И костяшки будут белы,
Как на той стороне залива –
Барашков морские лбы.
7.
Белый свет обнадёжил, распял, запрокинул голову,
Голубые скулы Гекаты вогнал в красный.
Гончары мои стушевались, ведь все по-новому –
И горшки, кувшины – пожаром – по старой басне.
Фиолетовый сруб орешника пахнет сыростью,
И дожди в деревне питают меня смородиновым
Грогом древнего Вдохновения, медом милости,
Вспоминаю моток своих судеб и снова – Родину.
Как причелина и причал, и причастье – радуюсь!
Тем, что слита, склеена, слеплена – до победного!
Я прекрасно помню последний закат над Падуей,
Когда меч мой в печи расплавили жаркой пеною.
Все итоги, метанья, страданья, раскаянья, нервы
Забываются в прошлых жизнях, как в тряске жёсткой.
Да! И, кстати, сегодня, барашки на вербе
Щекотали мне щёки своей золотистою шёрсткой.
8.
На вкус – морошковый закат,
а бок луны – черникой вымазан.
И дремлет лунная река
И пахнет деревом и силосом.
И след языческих богинь
Как встарь полынью передёрнуло…
И плачет розовый снегирь
над Левитаном, а не Тёрнером…
9.
Горе распято. Гора свободна.
Скалы вдыхают куренье трав.
Мир мой трясинный, мой мир подводный,
Мир паутинный, живи и правь!
Небо не давит. Оно – повсюду.
Руки раскинув, лежу в тиши.
На византийское солнце-блюдо
Падают облаком миражи.
Так, пережив вечный бой с собою,
Можно красиво уйти в закат –
В мир, где нам тесно не будет обоим,
В память реки, где ладья легка.
