Это первая публикация дневниковых записей Ивана Яковлевича Румянцева, сделанных летом 1944 года, сразу после освобождения Петрозаводска. По просьбе редакции комментарий к ней дали петрозаводские историки.
Предисловие автора публикации Александра Румянцева
Это дневниковые записи моего отца Ивана Яковлевича Румянцева, сделанные летом 1944 года, сразу после освобождения Петрозаводска.
Старший политрук И.Я. Румянцев – участник Финской и Великой Отечественных войн, награждён орденом Красной звезды и медалями, в их числе «За оборону Заполярья». Был тяжело ранен и контужен. Инвалид Великой Отечественной войны.
Осенью 1943 года был направлен на работу в научно-исследовательский институт культуры КФССР, где в должности старшего научного сотрудника с группой коллег занимался сбором материалов для истории Великой Отечественной войны, в частности, по партизанскому движению в Карелии. Побывал во многих партизанских отрядах. Собрано огромное количество документальных материалов.
В дневниковых же записях – реакция рядового петрозаводчанина на то, чем встретил его родной город летом сорок четвёртого.
Иван Румянцев
Петрозаводск
3 июля 1944 года
Исключительно хорошая погода, денёк на славу. Пароход «Нарва»двигается уверенно и быстро. Поравнялись с Ивановскими островами, впереди уже вырисовывается город. Чем ближе к берегу, тем яснее видны сохранившиеся у берегов постройки. Настроение у едущих в свой родной город приподнятое. Да и неудивительно, ведь покинули его почти три года назад. Трудно передать словами, что переживают люди за несколько минут до вступления на берег. Каждый старается ещё с парохода увидеть, что сохранилось, какие разрушения нанёс враг родному городу.
Пароход пришвартовался, начали сходить. К пристани подошло много жителей освобождённого несколько дней назад города. Сразу завязались разговоры. Тема одна: всех интересовало, что и как делали захватчики в городе, как издевались над советскими людьми, которые томились в концлагерях, и т. д.
Большинство из тех, кто пришёл встречать пароход, жили в городе свободно. Вид у этих людей неплохой, похоже, враги их под конец подкормили неплохо. Эта провокация вскрылась уже в первых разговорах с людьми. Чувствуя, что неизбежно придётся уходить с советской земли, враг старался задобрить людей пряником, но кто не поймёт такой провокационной политики? Она видна во всём.
Вот женщина средних лет рассказывает, что перед уходом финны выдали продовольствие до 15 июля, открыли распродажу продуктов со склада. Говорили, скоро придут красные, вы их лучше встречайте. Даже детям выдали красный материал для флажков.
За час, пока ждали распоряжений о порядке следования в город, таких историй услышали мы немало. И было ясно, что люди безмерно рады освобождению.
По дороге в центр города увидели, что постройки на берегу озера от казённой до пассажирской пристани и от берега до Болотной улицы все разрушены, но видимо ещё в начале войны, так как всё поросло бурьяном. Некоторые места распаханы и засажены картофелем. Где был военкомат даже участочек рожью засеян. Гостиный двор полностью разрушен, кирпич увезён на какие-то нужды финнов.
Кинотеатра «Звёздочка» нет, пристанское хозяйство и вокзал разрушены. От пристани до второй средней школы по улице Карла Маркса все дома уничтожены. Каким-то чудом сохранилось здание детской поликлиники, стоит невредимое.
Памятника Кирову нет. Здание банка, физиотерапевтической лечебницы, весь квартал, где была аптека, представляют печальное зрелище. Дома НКВД обезображены и разрушены.
Дальше, когда идёшь по улице Карла Маркса к правительственным домам, разрушений меньше. Но, когда смотришь в сторону Онегзавода, картина жалкая: разрушения, следы пожарищ. На постаменте памятника Ленину стоит пушка, памятник разрушен.
Зелени в городе много, молодые насаждения выросли, парки и аллеи даже одичали, всюду высокая трава, неприветливо, неуютно, даже несколько жутковато. Но всё же город свой, родной. Каждый горит желанием скорее возродить нормальную жизнь, работу в нём.
Городской Совет временно разместился во второй школе (бывший Дворец труда) на площади Свободы.
Пришло время подумать о ночлеге. Я пошёл в свою довоенную квартиру на Гористую 34 в надежде найти её целой. Три с лишним года назад я уехал на фронт и больше не бывал здесь.
К моему удивлению, квартира, вернее домик, в котором я жил, оказался цел, а занимавшие его жильцы выехали за несколько дней до нашего приезда. Зато не замедлили въехать новые — вышедшие из лагерей. С ними удалось договориться. Комнаты мои были грязные, запущенные, но после некоторых усилий ужин и ночлег всё же удалось организовать.
За некоторым исключением знакомые мои вещи остались целыми. Шкаф цел, но личная библиотека пропала. Всё как во сне, чувствуешь, что дома и в то же время не верится, как будто вернулся из длительной командировки.
4 июля 1944 года
С утра продолжили знакомиться с положением в городе. Намечали планы размещения, приобретения минимального оборудования для работы и т.д. День прошёл в хлопотах, но результат их небольшой.
Узнавали много об организации захватчиками жизни в городе. Но чтобы делать какие-то выводы и обобщения, надо ещё и ещё беседовать с людьми и понаблюдать самим.
Вечером ходил к жителям по проспекту Ленина для проведения беседы о ходе военных действий на Советско-германском фронте и, в частности, о положении на нашем Карельском фронте.
Нужно сказать прямо, что поживший в плену народ серьёзно изменился в худшую сторону. Эти изменения относятся больше к моральному и психологическому состоянию людей. Физически же в абсолютном большинстве люди выглядят хорошо.
Удалось побеседовать со многими персонально.
Волков Василий Иванович, бывший бригадир-железнодорожник, раньше работал в Лижме. Прожил в плену с женой и дочерью ничего, сам говорит, что тяжело было в 1943-м, а потом стало лучше и лучше. Работал у финнов сторожем, живет в хорошей квартире.
Рядом с ним живёт Козлов Николай Прокофьевич, московский рабочий. Был в Красной Армии, коммунист. Когда попал в плен, документы уничтожил. Хорошо знаком с профессором Григоровым, который работал у финнов на разборке и отправке в Финляндию книг, оставшихся в городе.
С-в Иван Васильевич, местный петрозаводский, оставался на месте и жил в плену с дочерью Галиной, у которой муж в Красной Армии. Сама она закончила Институт физкультуры. Сожительствовала с финским офицером, прижила двух ребят и обоих оставила своему отцу, сама же уехала в Финляндию. Видно, что жили они при финнах хорошо, питаются лучше чем наш средний рабочий с производства. Но теперь настроение неопределённое, чувствуется растерянность. В доме были книги, которые взяли для института культуры.
Одна женщина сообщила, что гражданка П-на Александра русская, но как-то получила у финнов карельский, вернее, вепсский паспорт и жила с ним свободно в городе. Занималась мародёрством. Подполье забито запасами. Оказалось, что это не единичный случай, и людей таких, наживавшихся на несчастье других, после финнов осталось немало.
Множество других примеров можно привести, чтобы яснее представить положение, созданное войной в Петрозаводске. Вот К-ки Исак 71 года. Старик ещё крепкий и здоровый. Каким путём перед самой оккупацией финскими захватчиками Петрозаводска он оказался в городе и жил свободно? Паспорта нет, других документов тоже. Имеет корову, свиней, овец, кур. Половина квартиры занята, видимо, чужим собранным имуществом, которое и осматривать не разрешает.
У одной старушки-карелки нашли трёх финских солдат, переодетых в гражданское, оставленных, видимо, для выполнения каких-то заданий.
Так в беседах с людьми постепенно выяснялось, как они оказались в оккупации. Большинство из них не спешили эвакуироваться. Причины называют разные — многодетность, были больны, не успели на погрузку и т.д. Сомнения вызывает само желание эвакуироваться.
Но много было и примеров того, как действовали те, кто не хотел даже временно попасть под власть врага. Работник городской электростанции Дудин Д.И. работал до последних дней и, когда финские войска были уже на подступах к городу, начал эвакуацию. В течение 2-х часов собрал и отправил жену в Пудож, а сам, прихватив хлеба на дорогу, отправился пешком. Подойник на руке, корова на верёвке сзади. Пошёл, оставив годами нажитое имущество. Ему 63 года, можно представить, насколько тяжело было ему покидать насиженный угол, родной город. Но он русский человек, ему пленение хуже ножа по горлу. Вот и двинул в путь со своей коровёнкой.
В Педасельге в 34-х километрах от Петрозаводска хотел передохнуть, но не удалось, противник уже двигался со стороны Ладвы к городу. Так же не удалось как следует отдохнуть и в Шокше. Только пройдя с небольшими передышками 95 километров, он смог основательно отдохнуть. Примерно так же выбирались из города и многие другие горожане. Не всем удалось вырваться. Многие погибли при спешной эвакуации, кто в поездах, кто на барже.
10 июля 1944 года. О разрушениях в городе.
Пробыв в Петрозаводске неделю, стали лучше понимать, как была организована жизнь в городе, какие тяжелые раны ему нанесены. Разрушены учреждения и сооружения связи, телефонная и телеграфная сеть не существует. Электрохозяйство ликвидировано, станции взорваны, и сеть уничтожена варварски.
Много жилых домов, в которых ещё можно было бы жить, разобраны на дрова или увезены из города. Наиболее сильные разрушения в районе набережной. В этой, наиболее старой части города перед войной появилось большое число новых жилых и культурных построек, предприятий и учреждений. Теперь это пепелища, развалины, руины, кое-где жалкие остатки разрушенных зданий. Всё это заросло травой, когда идёшь по этому району, мурашки бегут по коже, ненависть к разрушителям растёт.
Вторым мрачным местом больших разрушений является Онежский завод, с которого финны вывезли всё железо. Добрались даже до каркасов корпусов зданий, не говоря уже о железном ломе.
Мосты через речки в городе все взорваны. Одним словом, не пожалели сволочи города!
Большие разрушения и на железной дороге. Здесь взорваны все мосты, местами подорваны пути, уничтожены стрелки. Старую водокачку взорвали, новую, видимо, не успели. Взорвана товарная станция со всеми складами. Склады на станции Петрозаводск почти все уничтожены или разграблены. Депо взорвано.
От сильных взрывов сооружений, путей и мостов на станции Петрозаводск в железнодорожном посёлке, где размещался 5-й лагерь (исправительный), стёкла в окнах редко где сохранились.
Видно ещё много разрушений, не всё и учтёшь и не запомнишь. Когда приедет больше народа, тогда всё подробно учтём. Около 50% всего города подверглось опустошительному разгрому. Многие места даже человеку, прожившему в городе 20 лет, трудно узнать.
12 июля 1944 года. О пятом лагере (исправительном)
Лагерь расположен в железнодорожном посёлке за станцией Петрозаводск и включает в себя все постройки этого городка. Вокруг посёлка колючая проволока в два ряда в виде высокого забора в 6-7 рядов проволоки с выступом на полметра в сторону в верхней части забора.
На удобном для наблюдения месте расположена вышка, на которой находился часовой. Таких вышек обнаружилось только три, ещё часовые охраняли два входа в расположение лагеря и патрулировали с наружной стороны.
Эта изгородь из колючей проволоки крепко засела в память матерям, имеющим детей 5-8 лет, которые часто пытались выйти за пределы лагеря. Пролезали между проволок, но как только их замечали у забора, стреляли без предупреждения и убивали наповал.
Были случаи, когда ребята оставались после выстрела невредимыми и уходили в дом к своим, но и там их находили и на глазах матерей убивали.
Все, кто сидел в лагерях от года до трёх лет, не забудут эту проволоку, которая отделяла их от остального мира.
Для одиноких в лагере были общежития – общие комнаты в бараках, в которых размещали 25-35 человек. Были устроены двойные нары. Посмотрел комнату, где жили холостяки, молодёжь. В ней жило 36 человек, как они сами говорят, ночью чуть не задыхались.
Семейные жили по квартирам, но в разных условиях. Тех, кто, по мнению финнов, был побогаче и прислуживался, размещали в лучших квартирах, иногда из нескольких комнат. А тех, кто победнее, расселяли в худшие помещения и по несколько семей в комнату.
Привезённые со Свирьстроя пленные – крепкие свирские мужики — жили в двухэтажных домах, имели возможность возделывать огороды. Работали на финнов хорошо, вошли в доверие, получали больше остальных, и, как сами говорят, жили неплохо.
Надо сказать, что население лагеря чётко делилось на три группы и явно готовилось к жизни по старинке. Одни рассчитывали получить имение с приличным участком земли, другие же – клочок земли и домишко, чтобы крестьянствовать, и, наконец, третьи — это бедняки, которые рассчитывали на работу по найму. Многие уже в лагере за дополнительный кусок хлеба служили тому, кто мог платить.
Жизнь и питание живущих в лагерях в последний год оккупации улучшились. Говорят, что после приезда в город представителей Красного Креста стали проявлять больше заботы о лагерниках. Зато те, кто жил в лагерях в 1942-м году, перенесли все мучения голода. Умирали от истощения десятки людей, их хоронили в ямы по 70-80 человек. Кладбище было за три километра от города.
Большинство сидевших в лагерях — русские. И лишь особо провинившиеся из карел, вепсов и финнов попадали в лагерь , но и то не надолго.
Карелы, вепсы и финны жили свободно в городе, строго расселённые в разные районы по национальному признаку. А всю тяжесть лагерной жизни вынесли на своих плечах русские. Финская стража слово «русс» выговаривала с особым акцентом и презрением. Когда его слышали пленники , понимали, что за этим идёт площадная ругань или сообщение о чём-то неприятном и страшном.
Презрение к русским у финнов проявлялось так же, как и у немцев. Уничтожение неповинных людей по малейшему поводу — вот система, которой строго придерживались сателлиты Гитлера.
1941-42 г.г. были тяжёлыми для лагерей, весь кошмар жизни трудно описать, он отражён в документах, он – предмет изучения на многие годы.
Жившие в лагерях говорят, что после разгрома немцев под Сталинградом финны стали вести себя сдержаннее, улучшилось питание, несколько облегчили режим. Стали иногда кнут заменять пряником. Но этот «пряник» был приторным до тошноты, ибо многие понимали этот хитрый маневр врагов в предчувствии близкой ответственности за свои преступления и злодеяния. Стали людей подкармливать, тех, кто легко поддаётся склонять на свою сторону.
Особенно захлопотали финны в 1944 году, когда видели, что Красная Армия ведёт героическое, всесокрушающее наступление и гонит немцев на запад. Растерянность, суета и метание из крайности в крайность обнаружились в те дни, когда Карельский фронт начал наступление. Когда нужно было или убираться восвояси, или погибать. И тут враги свою звериную сущность дополнили тончайшей провокацией. Они учили детей в школах, как надо встречать красных, которые скоро придут. Выдали материал для флагов, порекомендовали отыскать портреты советских вождей и готовиться к встрече.
Продовольствием снабдили на месяц вперёд, за три дня до ухода объявили свободную продажу продуктов со складов и магазинов, а за день до ухода весь город предоставили на разграбление всем желающим.
Одновременно с этим финны стремились сжечь лагеря. Неоднократно предлагали заключённым покинуть дома и бараки. Но те, боясь расправы на улицах, сидели по домам и этим помешали финнам.
Предатели из пленных бежали вместе с финнами. Вот старшина лагеря Л-й Виктор Адамович – бывший заключённый – сжился с финнами, доносил на русских, а, почуяв опасность, сбежал вместе со своими хозяевами. Пленные пытались его уничтожить, но не удалось.
Переводчик Виктор Р. тоже уехал с финнами, а его младший брат Эдик всё время помогал русским и охотился за своим братом с целью его уничтожить как предателя. Очень жалел, что тому удалось ускользнуть. Насколько это правильно и искренне, трудно сказать, но мальчик переживал.
Староста М-в к удивлению живущих в лагерях с первых же дней по приезду наших учреждений поступил на работу в город. А за ним грехов числится много.
Трудно из первых впечатлений составить подробную картину жизни в лагерях, но были собраны и записаны рассказы самих очевидцев.
О свободно живущих в городе
Свободно жить в городе разрешалось лишь финнам, карелам и вепсам. Кто имел в паспорте отметку о принадлежности к указанным национальностям. Эти три группы тоже резко делились. Привилегированное положение занимали финны, им разрешалось жить в центральном районе города (центр и часть Закаменского), занимать квартиры по вкусу, обставлять их оставшейся мебелью.
Они же могли пользоваться трофеями и тем, что осталось в городе после эвакуации. Надо сказать, что этим людям жилось неплохо с самого начала финской оккупации.
На втором месте стояли карелы и с ними очень небольшая часть русских, которым каким-то способом удалось получить карельские паспорта. Эта группа могла расселяться в Слободке, Закаменском, а некоторые (особо «отличившиеся») и в центре города.
Их бытовое положение немногим отличалось от первой группы, они могли устроиться хорошо. Многие переходили из своих квартир в более удобные, где имелась мебель лучше, чем у них, имелись огороды.
В этой группе оказалось много предателей, подробности выясняют работники НКВД. Но надо отметить, что именно в этой группе жителей были и те, кто помогал нашим подпольщикам, укрывал тех, кто прибывал с заданиями с нашей стороны.
Наконец, третья группа живущих в городе – это русские и представители других национальностей. Группа эта небольшая, но разобраться с ней труднее, поэтому подробности придётся дополнять позднее, когда соберётся исчерпывающий материал.
О лагере № 1 на Кукковке
На этом записи в этом дневнике обрываются. Блокноты или тетради с продолжением обнаружить пока не удалось.
Материал подготовил Александр Румянцев
Комментарии историков 70 лет спустя
Коллаборационизм в Карелии был незначительным
Чем дальше от нас уходит в прошлое Великая Отечественная война, тем более ценными и значимыми для понимания истинной сути этого всемирно-исторического события являются свидетельства непосредственных очевидцев тех драматических лет. Особенно интересны с исторической точки зрения воспоминания «рядовых» участников войны, записанные «по горячим следам» – в дневниках, письмах и т.д., не предназначенных для публикации.
Дневниковые заметки И.Я. Румянцева рисуют объективную картину первых дней жизни Петрозаводска после освобождения от трехлетней финской оккупации. Автор уже с первых часов пребывания в освобожденном городе сумел уловить особенности финского оккупационного режима в отличие от оккупационного режима на территориях захваченных немецко-фашистскими войсками. Главное отличие – дифференцированный по национальному признаку подход оккупантов к местному населению. Такая политика финнов не соответствовала штампам тогдашней официальной советской пропаганды. И это явно вызывало двойственные чувства у вчерашнего фронтовика-политработника. И все же в условиях продолжающейся войны любые действия врага неизбежно оценивались негативно.
Особенно болезненным был вопрос сотрудничества советских граждан с оккупационными властями. Каждый такой случай вызывает у фронтовика, инвалида войны Румянцева чувство обиды и недоумения. Лишь много десятилетий спустя историки точно установят, что проявления коллаборационизма в Карелии к чести населения республики составляли незначительный процент. Доказательством этого являются данные о количестве жителей Петрозаводска, ушедших вместе с финскими войсками в июне 1944 г. в Финляндию – всего около 500 человек, что составляло 6,5 % от численности свободных жителей города. А всего с оккупированной территории Карелии в Финляндию летом 1944 г. эвакуировались 2799 человек, что составило 3,35% всего населения зоны оккупации.
Ну и, конечно, драматическая история петрозаводских концлагерей не прошла мимо внимания Румянцева. Уже в первых записанных им рассказах бывших заключенных финских лагерей раскрывается двуличие финской оккупационной политики – заигрывание с так называемым родственным населением (финнами, карелами, вепсами) и жестокое отношение к русскоязычному населению.
Жаль, что сохранились лишь небольшие отрывки дневника И.Я. Румянцева. Но даже эти записи являются бесценным свидетельством нашей истории.
Герман Чумаков,
доцент кафедры Отечественной истории ПетрГУ, кандидат исторических наук
Мудрость человека, прошедшего испытания войной
Россияне считаются народом рефлексирующим, и можно предположить, что миллионы людей в нашей стране ведут дневники. Некоторые предпочтут скорее уничтожить написанное, нежели позволить чужому человеку прочесть текст, другие полагают, что их опыт осмысления себя и окружающей жизни когда-то будет с благодарностью востребован. Однако зря полагают. Когда читаешь, как где-нибудь неподалеку от Флоренции или Лиона при поддержке муниципалитета или публичной библиотеки активно работает Архив дневниковых записей, насчитывающий тысячи текстов, остается завидовать. Нам еще предстоит формировать уважение к таким текстам и у власти, и у части читателей. Публикация дневников, других источников личного происхождения – это всегда возможность диалога, без которого не понять духовую жизнь человека другой эпохи и не создать стимулов для собственного духовного роста.
Автор данного текста фронтовик И. Я. Румянцев приезжает в освобожденный от оккупантов родной город, видит его разрушенный, заросший бурьяном центр, с горечью осознает, что с трудом созданное в 30-е годы и делавшее город современным – индустриальное производство, электростанции, железнодорожное хозяйство, более-менее сносное жилье – вновь утрачено в ходе войны: «Все как во сне».
Из дневника узнаем, что, будучи сотрудником Карельского НИИ культуры, Румянцев много беседует с освобожденными от заключения горожанами, посещает лагеря, собирает большой фактический материал о тяжестях быта за колючей проволокой у патрульной вышки, о беспрестанных тревогах матерей, о погибших от истощения. Он понимает, что, рассчитывая закрепиться в городе надолго, захватчики действовали продуманно. Еще Макиавелли учил: «Что ни делай, как ни старайся, но если не разъединить и не рассеять жителей города, они никогда не забудут ни прежней свободы, ни прежних порядков». В дневнике отмечено, что статус и уровень жизни человека зависел от национальности, физически крепких работников (например, «свирских мужиков») стремились заинтересовать материально, молодежь на воле, бывало, жила своими интересами, более изворотливые получили даже возможность что-то подкопить. «Поживший в плену народ серьезно изменился в худшую сторону», – с горечью пишет И. Румянцев.
Но самое интересное для меня в этом тексте то, как именно автор описывает действия людей, которые по стилю жизни, по поведению ему в то время, когда еще продолжается война, чужды: фиксирует факты, но не спешит делать выводы и обобщения, в его комментариях нет ожесточения, поспешного осуждения. И в этом мудрость человека, прошедшего испытания войной, он не цепляется за навязанные схемы и клише, а принимает реальную жизнь с ее сложностями и противоречиями.
В трудное время сотрудники КарНИИ собрали ценную коллекцию источников по истории войны в республике, коллекция сохранена и служит Карелии. Дневник помогает полнее представить облик исследователя, участвовавшего в этой важной научной работе.
Светлана Филимончик,
доцент кафедры Отечественной истории ПетрГУ, кандидат исторических наук
«Но всё же город свой, родной…»
Прежде всего, привлекает внимание «многослойность» этого документа эпохи, всё более удаляющейся от нас во времени. С одной стороны, читатель видит происходящее глазами горожанина, вернувшегося домой после долгой вынужденной разлуки с Петрозаводском. Едва ступив на берег, он стремится зафиксировать мельчайшие детали городской среды, узнавая и не узнавая их. Разрушения, следы пожарищ, разросшаяся городская растительность… «Но всё же город свой, родной», – констатирует автор.
Но тут же мы видим второй слой повествования, автор которого – политработник, собирающий «исчерпывающий материал». Здесь ему пришлось столкнуться с проблемой, о которой мы знаем, например, из сборника документов и материалов «Неизвестная Карелия. Документы спецорганов о жизни республики 1941–1956 гг.» (Петрозаводск, 1999). То, что наряду с перенесшими все тяготы пребывания в финских концентрационных лагерях были люди, чья жизнь в оккупации оказалась не столь обременительной, даже если они не принадлежали к привилегированному «национальному» населению, с трудом укладывалось в общую схему. Отсюда очевидная с самого начала повествования готовность выявлять «провокации», детально фиксировать проступки людей, неплохо, по мнению автора, устроившихся при оккупантах: «Поживший в плену народ серьёзно изменился в худшую сторону».
Наконец, лагерь № 5. Колючая проволока. Общение с людьми, проведшими за ней годы оккупации. Голод 1942 года, кошмар жизни за колючей проволокой, который будет предметом «изучения на многие годы», послабления режима «после Сталинграда». И опять автор сразу же цепко подмечает детали, фиксирует, что и здесь «население лагеря чётко делилось на три группы».
К сожалению, дневниковые записи И.Я. Румянцева обрываются. При всем обилии научной литературы, опубликованных документов и воспоминаний, каждое новое свидетельство современника не может не обогатить наши представления о прошлом. Записи И.Я. Румянцева о первых днях, проведенных в освобожденном Петрозаводске, не могут не вызвать интереса. Читателю, возможно, будет также интересно соотнести наблюдения и суждения И.Я. Румянцева с выводами, делаемыми в фундаментальной монографии петрозаводского историка С.Г. Веригина «Карелия в годы испытаний» (Петрозаводск, 2009), в переведенном на русский язык исследовании финского историка Юкки Куломаа «Финская оккупация Петрозаводска, 1941 – 1944» (Петрозаводск, 2006), а также с устными свидетельствами людей, переживших оккупацию, собранными в IV выпуске Сборника «Устная история в Карелии» (Петрозаводск, 2007).
Илья Соломещ,
доцент кафедры истории стран Северной Европы ПетрГУ, кандидат исторических наук
Ценность воспоминаний безусловна
Прежде всего, важно определить, кем был автор этого ценного источника. В предисловии сын называет Ивана Яковлевича Румянцева политруком. Но с 1943 года уже были политорганы Красной Армии. В качестве кого же автор дневника прибыл в только что освобожденный Петрозаводск? Очевидно, уже научным сотрудником института культуры КФССР. Тем более, что военнослужащим дневники вести категорически запрещалось. Научному сотруднику, наверное, было можно, но научная деятельность, связанная с проблемами культуры, в тексте практически отсутствует. Это просто впечатления петрозаводчанина, увидевшего свой город после почти трех лет финской оккупации. Конечно, сегодня они представляют интерес.
Датировка записей включает в себя только 3,4, 10, 12 июля 1944. Скорее всего, это отрывки из дневника.
Один отрывок поразил меня больше всего. Приведу его для анализа полностью. Это описание первого взгляда на жителей освобожденного Петрозаводска:
«Вид у этих людей неплохой, похоже, враги их под конец подкормили неплохо. Эта провокация вскрылась уже в первых разговорах с людьми. Чувствуя, что неизбежно придётся уходить с советской земли, враг старался задобрить людей пряником, но кто не поймёт такой провокационной политики? Она видна во всём.
Вот женщина средних лет рассказывает, что перед уходом финны выдали продовольствие до 15 июля, открыли распродажу продуктов со склада. Говорили, скоро придут красные, вы их лучше встречайте. Даже детям выдали красный материал для флажков. За час, пока ждали распоряжений о порядке следования в город, таких историй услышали мы немало…»
Такое впечатление, что женщина средних лет, как и многие другие, пережившие оккупацию, оправдываются, охотно сливают компромат как на оккупантов, так и друг на друга. Выходит, что, заметая следы оккупации, финны к приходу Красной Армии подкормили людей неплохо. Честно говоря, подобное утверждение слышу впервые. Да, паек на три дня финны оставили. Но кому? В тексте видно, да и так известно, что они заигрывали с финнами, карелами, вепсами. С другой стороны, важно учесть, откуда прибыл автор дневника в Петрозаводск. Если из Ленинграда, недавно пережившего страшную блокаду и массовый голод, то его наблюдение можно принять за истину. По сравнению с блокадниками жители освобожденного Петрозаводска могли показаться упитанными. Если автор прибыл из советского тыла, то его сравнительное наблюдение можно объяснить тем, что скудное питание по карточкам получали только 80 миллионов советских людей из 175 миллионов.
Смотрю на фотографию моего отца в 1944 году– курсанта военного училища – кожа да кости! Да и по воспоминаниям моих родителей помню, что они во время войны постоянно испытывали чувство голода. Автор, как и многие свидетели, вспоминает, что снабжение в петрозаводских концентрационных лагерях значительно улучшилось после визита комиссии Красного Креста в 1943 году. Утверждение автора о «провокационной откормке» населения уходящими финнами можно объяснить, по-видимому, менталитетом политработника.
Еще более парадоксально выглядит описанный эпизод с розданной финнами красной материей для встречи наших войск: «И тут враги свою звериную сущность дополнили тончайшей провокацией. Они учили детей в школах как надо встречать красных, которые скоро придут. Выдали материал для флагов, порекомендовали отыскать портреты советских вождей и готовиться к встрече». Много слушал очевидцев этих событий, в том числе и бывших узников лагерей, но этот факт приводится впервые. Скорее всего, это какой-то частный случай.
Интересны описанные персонажи, пережившие оккупацию. Всем всё было известно: кто мародерствовал, кто спекулировал, кто гулял с финнами, кто прижил от них детей, кому жилось хорошо – «подробности выясняют работники НКВД». Интересна была бы последующая судьба переживших оккупацию. Недавно в Карелию приезжал мой друг, финский историк Пекка Кауппала. Тема его исследования была связана с судьбой детей, родившихся от оккупантов. В Финляндии этим вопросом интересуются и выделили историку специальный грант. У нас эти непопулярные темы были закрыты, как и тема возврата жилья и имущества реэвакуированным. Описание автором прихода в свою квартиру напомнило подобный эпизод из истории моей семьи.
Когда мой отец 15 сентября 1944 года вернулся в освобожденный Киев и вошел в свою квартиру, то увидел, что в ней живут соседи – мать и три ее дочери, у каждой из которых было по маленькому ребенку… Отец ушел в училище, даже не переночевав дома, а его мать и сестренка жили вместе с «купившими у немцев квартиру» соседями еще 1,5 года. Свое довоенное имущество – мебель, утварь, домашний нехитрый скарб – отец собирал в квартирах других соседей, заручившись помощью почти двухметрового курсанта… Понятие неприкосновенности собственности в советские времена было очень своеобразным, да и властям в то время было не до этого. В тексте это прослеживается, когда описывается жилищный вопрос как во время оккупации, так и в освобожденном городе.
Автор вернулся в свою квартиру на улице Гористой. Теперь это улица Антикайнена. Сейчас – это важная городская магистраль. А тогда – узенькая улочка, вьющаяся вдоль крутого холма, срытого петрозаводчанами в послевоенные годы.
Интересен описанный образ освобожденного города: разруха, мрак, руины, пепелище… Отсутствует памятник Кирову. Финны увезли его с собой. В годы оккупации он был обвязан материей. Иногда, очевидно, подвыпившие оккупанты постреливали в него из стрелкового оружия. Вначале финны заявили специальной комиссии, что памятник расплавлен. В Карелию власти привезли срочно изготовленную копию памятника. Но тут финны вернули «шедевр пятой колонны». Так что сейчас на площади стоит оригинал памятника.
А вот с описанием «разрушенного» памятника Ленину можно не согласиться. Финны аккуратно разобрали образ вождя, давшего Финляндии независимость, и складировали его неподалеку. После войны при восстановлении памятника разбили голову вождя. Пришлось М.Г. Манизеру сделать копию головы. Но уже камень использовался немного другой текстуры, более темной. Так и выглядит сегодня памятник в сухую погоду немного Обамой…
Целостное впечатление от дневника получить сложно – это небольшой отрывок. Но ценность его по прошествии 70 лет безусловна.
Михаил Гольденберг,
директор Национального музея Карелии, кандидат педагогических наук
