13 февраля. Год от Рождества Христова 2016-й. Те же и там же. Ночная читка в «Агрикалче». Проект режиссера Олега Липовецкого «НЕ ТО». Посвященные и посвящаемые внимали пьесе Владимира Зуева «Cafe «Мафе».
Все писуны так делают. Ни словечка как было, все, как им померещилось.
М. Петросян. Дом, в котором…
Перемен
Если обычный театр начинается с вешалки, то в истоках читки лежит анонс ВКонтактной группе «НЕ ТО». Наколовшиеся граждане откровенно предупреждали, что изреченному слову доверять особого смысла нет. Но тут продекларированные идеи вызвали у меня острую реакцию отторжения. Просто зазеркалье какое-то! Реклама как тормоз прогресса. Не удержусь, приведу текст целиком:
«Ну, вот, друзья! Работаем на контрастах. Никакой ненормативной лексики. Никаких художников-акционистов. Никаких шокирующих изображений. Просто о сложном. О наших мечтах и нашей реальности. О нашей истории и нашем настоящем. О себе и о стране. Смех и не только».
Плохиш переквалифицировался, угу. Город с облегчением выдохнул. А то, не дай Бог, напросился бы в энциклопедию с формулировкой типа «Липовецкий Олег Михайлович — театральный режиссер, чьим выдающимся вкладом в искусство стало возведение обСЦЕНной лексики до уровня карельской СЦЕНы» (по принципу созвучия). Ну и что-нибудь ненавязчивое об оде «К акционизму!». Смешно. Словно не мы нервничали от «настоящего» на «Хаче» или отжимали платки от «мечты» на «Оскаре и Розовой Даме». И не в нашем городе осуществлялись проекты «Границ.NET», «Ремарка», «Добрый день». И не от Липовецкого исходили гуманитарные идеи петрозаводских театральных лабораторий, междисциплинарных проектов в области искусства, в которых он рисковал походить уже на героя не энциклопедии, но народной песни «Дубинушка». Это был сон? Цепь закономерных «случайностей»? Или нас, не в пример Манфреду, услышали духи природы и даровали вожделенное забвение?
Не смешно другое, что кто-то эту игру в отверженных предложил, а «НЕ ТО» в неё вписалось с легкостью поезда, летящего в никуда. Да, дескать, такая уж наша участь незавидная — маты с актерским мастерством гнуть да изображениями шокировать. И все, кто в эту дуду дул, удовлетворенно потирают руки: осознал-таки, охальник! А пока суд да дело, всё ценное на наших глазах превращается — как карета в тыкву — в «закадровую творческую жизнь», быльем порастающую. Подумаешь там, людей к театру заскучавшими лицами поворачивали, мерзость свою ненавидеть заставляли, душу лечили в чумном обществе! Это ж факультативно. Потомки всё равно позабудут. Поворошат информационные гигабайты, а там, как известная непотопляемая субстанция, всплывёт стереотип: «Никакой ненормативной лексики. Никаких художников-акционистов. Никаких шокирующих изображений». И поди докажи, что не в этом суть.
Такие они — контрасты.
Требуют
Всё случается впервые и требует рефлексии. Впервые в России, по словам Олега Липовецкого, была читка пьесы «Сafe «Мафе». До сей поры никто на эту драматургическую вершину не замахивался. Да и я впервые за свои, ставшие традиционными, читальные походы посмотрела на часы — не пора ли пресечь искренние излияния, захлебнуться уже можно.
Дело в том, что «Cafe «Мафе» представляет собой монолог ресторанного музыканта Всеволода Соловьева, который, «прибив сердце к микрофону» (см. афишу), рассказывает нам о своей участи посредством музыкальных номеров и предисловий к ним. Современный Орфей в кабацком аду, не иначе. И по замыслу автора и режиссера, вся жизнь наша должна пройти перед глазами со своими радостями, горестями, чаяниями, чувствами, смехом и слезами. В общем, раз народ требует задушевности, надо его ею задуш… накрыть по самое не хочу, чтоб остался доволен и добавки не просил. Как любят сказать заправилы культуры, задача выполнена в полном объеме.
Честно говоря, я понимаю, что пьеса небесталанная, а воплощение её в виде дуэт-спектакля Олег Липовецкий — Григорий Зимин замечательное, но поделать с собой ничего не могу. Много случайных слов, постоянные рефрены «для тех, кто в бронепоезде», сырая композиция, отсутствие кульминации, неопределенность в теме. Если б попросили сходить еще раз, сказалась бы больной, потому что уж слишком большой контраст между желаемым (обезоруживающей искренностью) и действительным (фальшью). Для меня. Для многих, полагаю, — превосходная отдушина: можно погрузиться в светлые воспоминания про «лыжи у печки» и «солнышко лесное», почувствовать единение с собравшимися, распевая хором Митяева, посочувствовать маленькому человеку у микрофона, чье сердце напоминает… Тьма вариантов к вашим услугам. А я там, далеко в углу, сижу и бурчу себе бабкой, помнящей еще Константина Сергеевича, «не верю!».
Наши
Знаете, наши люди — те, кто прожил перестройку, лихие девяностые и не заканчивающиеся как кошмарный сон лживые двухтысячные, находясь на передовой (анти)социальных процессов, на эмоциональный развод поддаются с трудом, потому что видели многое и зерна от плевел отделяют с первого взгляда. Потому что на второй взгляд шансов может не быть.
Когда мне пытаются доказать, что чувак, вышедший чуть ли не из самодеятельности, играет в кафе, мечтая о стадионе, и страдает при этом, как юный Вертер, я позволяю себе засомневаться. Во-первых, с Рихтером одну сцену делили люди иного образовательного ценза. Утрирую, конечно, но за консерваторских музыкантов, также под давлением обстоятельств связавших свою жизнь с общепитом, как-то обидно: их страдания с «соловьиными» не сравнить. Во-вторых, у нас вон выпускники Гнесинки, что ни день, то «вынужденно» потрясают эфир опусами про «чашку кофию» и «попробуй джага-джага», и никакой печати скорби ни на их лицах, ни на наших, в связи с «падением» оных музыкантов, не наблюдается. Без слез обходится, как в рекламе известного шампуня. Лучше бы, конечно, эти формы творческой активности в кафе оседали. Жертв меньше.
Но не об этом речь. Каждый выбирает сам для себя — место, время, способы самовыражения-служения. Детерминируют жизнь только тяжелые заболевания или жуткие скорби, о коих в пьесе ни гу-гу. Заколебало «Белого орла» за деньги сто раз петь, считаешь это низким и недостойным занятием, иди в андеграунд или, не к ночи будет упомянуто, в акционизм. Дивиденды, конечно, с приставкой анти-, зато честно, безупречно, и совесть беспощадная не грызет.
Кстати, на сегодняшний день так всё смешалось, что считать ресторанного музыканта творческим инвалидом, по меньшей мере, странно. В-третьих, никаких потрясающих откровений от героя мы не услышали. Как он дошел до жизни такой, чтобы вызвать у меня сострадание? Сначала пел, как Митяев, потом, как Цой, сначала пил на Грушинском фестивале, потом в общаге, сначала романсы, потом шансон. Таких историй штампуется по миллиону в день, Google — свидетель. Не перечисления интересны, а личность. И вот здесь мы сталкиваемся с большой проблемой. При всех беспредельных словесных потоках о самом Всеволоде Соловьеве нам сказать практически нечего.
На обсуждении чаще всего звучали конструкции типа «мы видели», «мы переживали» и т. д., будто Сева Соловей выступил таким коллективным сознательным. Чем он сам жил? Откуда он вышел? Кого любил? Какие трагедии пережил? Куда идет? Схема-то есть, жизни нет. Об этом — иносказательно, через песни-стихи. Из Соловьева можно лепить всё, что угодно, — не ошибешься. Вот Олег Липовецкий окунулся в сентиментальные воспоминания — и видим мы человека, которому мало кабака, его творчество требует иной сцены и аудитории.
Кстати, у того же самого Олега Липовецкого есть замечательная повесть «Жизнь № 1», где о времени и о себе сказано куда внятнее, точнее и веселее. Может, она и помогла в осмыслении пьесы и необходимых режиссерских привнесениях. А попался бы вместо Липовецкого режиссер меркантильный и циничный, то и соловей бы, глядишь, заклокотал по-ястребиному. Там недоговоренности в тексте упорно служат делу свободы в трактовке персонажа.
Плюс ко всему уж больно много в пьесе тематических путей-дорожек, которые ведут неведомо куда. Вроде как там некая Лара всё время проскальзывает адресатом высказываний о мечтах и так же растворяется в небытии. Начинаются размышления, что наша жизнь как это ««Cafe «Мафе», и тоже оборачиваются фантомом. Вдруг музыкант начинает говорить о том, что надо бы выбираться из кабака, и опять до точки не договаривает. В общем, сплошные посиделки у костра — песни, разговоры за жизнь и ни к чему не обязывающее философствование, перемежаемое запоминающимися и очень выразительными стихами.
Сердца
Меня уже спрашивали, какого лешего я хожу на читки, если в принципе поросла мхом и вылезаю из дома окультуриваться только по сигналу Alarm! Не могу сказать, потому что как в 12 лет прочла у покойного Уайльда фразу «Определить — значит ограничить», так с тех пор и не ограничиваю. Позвала душа — хорошо. Не позвала — переживу. Счастливым стечением обстоятельств стало то, что моё знакомство с читками началось случайно с «Хача», а допустим, не сознательно с «Это всё она». И потом мне как адепту ночных бдений нравятся несколько вещей.
1. Всё честно. Куда честнее, чем в театре. Перед читкой огласили пьесу, которая лежит в свободном доступе в сети. Ты её глазами пробежал, скоординировал со своей системой ценностей и утонченным внутренним миром, пришел или не пришел. А в театре написали на афише «Гамлет», являешься ты весь такой возвышенный с Шекспиром пообщаться, а тут тебе — хрясть! — и драматическая адаптация со всей пролетарской ненавистью к зрителю. И прессует тебя некто, неумело красящийся под принца Датского, используя не к месту слова на букву «ж» и на букву «г». А потом, пропустив все монологи, зачем-то написанные «величайшим драматургом-гуманистом», застопорится на «Быть или не быть?», зевнет и скажет: «А оно вам надо?». Нет, от тебя не надо. Да поздно рассуждать.
2. Я не визуал. Мне тяжело долго смотреть на действие в кино ли, в театре, особенно когда оно по сути бездействие. У меня были прецеденты сбегания со спектаклей с весьма достойной критикой, поэтому «надежду» я «оставила» и «не вхожу». Для таких читающих двуногих, причем ленивых и разборчивых, — читки, т.к. там явный приоритет слова над всем остальным. Посидел, послушал и…
3. … с сердцем своим поработал. Не с умом даже. Потому как ум на него закоммутирован и в этом отношении вторичен. Так что побывал на читке, порассуждал, повздыхал, посмеялся, подёргался, поплакал, пообсуждал. Зашел одним — вышел другим, хочется надеяться, более чутким к чужой боли и отзывчивым на чужое горе. И это ценно. Не знаю, кому как, а мне это нужно. Потому что в искусство есть смысл погружаться не для назидания, познания, решения социальных вопросов, поиска перста указующего, а для изменения закосневшей в стереотипах сытой личности. Особенно во времена, когда страна-КПЗ плавно трансформируется в концлагерь со всеми прилагающимися «бонусами».
Вот даже вчера, несмотря на отсутствие вдохновляющего фактора в тексте «Cafe «Мафе», всё равно пустой я не осталась. Порадовалась за многочисленные таланты Олега Липовецкого, продемонстрированные нам во всей полноте и красе, заценила филигранную музыкальность Григория Зимина, чья работа составила треть успеха этой читки, послушала нетривиальную поэзию В. Зуева, посидела в замечательном атмосферном месте «Агрикалче» с неравнодушными и широко образованными людьми. И вспомнила слова современника: «Видишь, люди вокруг тебя громоздят ады, — // покажи им, что может быть по-другому». Может, эта пьеса как раз и служила не развитию драматургического искусства, покорению театральных вершин, изящной словесности, а формированию состояния «по-другому». Тем паче, что у Орфея и Соловьева — одна и та же профессия, способная, согласно мифу, встряхнуть даже ад.
Фото Ивана Кочерина
