Столетие со дня рождения Константина Симонова, одного из самых ярких и до сих пор обсуждаемых советских писателей, отмечено многочисленными публикациями, передачами и фильмами. Нашему корреспонденту удалось встретиться в Москве с сыном писателя, кинорежиссером, президентом Фонда защиты гласности Алексеем Симоновым.
– Алексей Кириллович, первый вопрос будет о личном. Как познакомились ваши родители и почему они так мало были вместе?
– Они вместе учились в Литературном институте, мама была на два курса младше. Отец учился на поэтическом, а мать – на редакторском факультетах, там и познакомились. В институтских протоколах значится: 37-й год, на партийно-комсомольском собрании по поводу выявления врагов народа председатель собрания, председатель профкома – Евгения Ласкина, выступает Константин Симонов. Потом они поженились, а в 39-м году родился я. Отец только успел забрать меня из роддома, как практически сразу уехал на Халхин-Гол военным корреспондентом. Там он был поэтом «Героической красноармейской», в которую его затребовал редактор этой газеты Давид Иосифович Ортенберг.
Отец тогда уже становился известным как поэт военной темы. После Халхин-Гола стал учиться на курсах военкоров при Военно-политической Академии, а в 1940 году влюбился в актрису Валентину Серову. Влюбленность была настолько сильной, что даже врать он не мог. Не знаю, что и как там происходило, но в начале 41-го года родители расстались. Поэтому, когда мне говорят, что я сын известного писателя Константина Симонова, что у меня было с кого брать пример – отвечаю: сын известного писателя, за всю свою жизнь не живший с отцом никогда. Притом, что я знал, кто мой отец, и любил и уважал его и чем дальше, тем уважал больше.
Правда, у меня с ним были достаточно сложные отношения, периодически очень непростые, поэтому, думаю, я к отцу отношусь значительно более объективно, чем просто нормальный ребенок, выросший в нормальной семье.
– Расскажите про вашу маму.
– У меня была замечательная мама. Она была литературным редактором, окончила литинститут 22 июня 1941 года и стала одним из лучших литературных редакторов. Вывела в свет десятки российских поэтов. Было это в конце пятидесятых, когда они рождались пачками. Она первая напечатала Самойлова, стихи Шаламова, она одна из первых напечатала Вознесенского. Мама имела отношение, вместе с отцом, и к публикации романа «Мастер и Маргарита» в журнале «Москва». Она и сохранила для меня отца, хотя у нее были большие к нему претензии.
– Когда Константин Михайлович уехал на фронт?
– 24 июня он получил предписание и уехал в Гродно. До Гродно он не доехал, к тому времени город был уже взят немцами. Поэтому он плутал по разным адресам до двадцатых чисел июля.
13 июля 1941 года отец оказался под Могилёвом в расположении 338-го стрелкового полка 172-й стрелковой дивизии, части которой упорно обороняли город, надолго приковав к себе значительные силы гитлеровцев. Эти первые самые тяжелые дни войны и оборона Могилёва надолго остались в памяти отца, который именно на этом месте встретился с полковником Кутеповым – участником знаменитого боя на Буйничском поле, в котором немецкие войска потеряли 39 танков. В романе «Живые и мертвые», который Константин Симонов напишет после войны, действия будут разворачиваться как раз на Западном фронте и возле Могилёва. Именно на Буйничском поле встретятся его литературные герои Серпилин и Синцов.
Потом вернулся в Москву, где и решилась его судьба. Он вернулся корреспондентом «Известий», но в Москве встретил Ортенберга, который взял его к себе в газету «Красная звезда». За два дня, пока оформлялись документы перевода, он написал три стихотворения, в том числе «Жди меня».
– Алексей Кириллович, остались у вас какие-нибудь свои воспоминания о войне?
– О войне у меня очень мало воспоминаний, когда она началась, мне было всего два года. Мы были в эвакуации в Челябинске, запомнил только несколько моментов с тех времен. А следующее воспоминание – День Победы. Девятого мая подруга матери повела меня и двоюродную сестру гулять. Попав в эту толпу, выбраться из нее было невозможно. Поэтому для меня 9 Мая – это салют наверху и огромное количество шаркающих ног внизу.
– Давайте вернемся к знаменитому стихотворению «Жди меня». Тогда его еще называли молитвой атеиста, тонким мостиком между жизнью и смертью. Это было пропагандистское или все же лирическое стихотворение?
– В «Жди меня» Симонов обращался к Серовой, а не к некой ожидавшей его женщине. Он сумел очень удачно словами передать чаяния всех фронтовиков, которые писали домой письма своим любимым, родителям и близким друзьям. В нем предсказано, что война будет долгой и жестокой, и угадано, что человек – сильнее войны. Если любит, если верит. Это лирическое стихотворение, оно было простым по форме, а потому доступным даже Иосифу Виссарионовичу, который ничего в стихах не понимал. Но сообразил, что такое стихотворение важно для людей, а потому может быть частью пропаганды.
Кстати, говорят, «Жди меня» кто-то перевёл на немецкий, и гитлеровцы восприняли стихотворение как свое, родное, написанное неизвестным немецким автором. Когда я был в Израиле, узнал интересную историю. В еврейском батальоне в английской армии в 42-м году был солдат, который прочел «Жди меня» в переводе на иврит. И впервые в жизни сочинил песню. Он не знал нот и нашел парня с музыкальным образованием, напел ему, тот записал ноты. Эта песня фактически стала гимном регулярных еврейских частей, воевавших в английской армии. Его с этой песней взяли в концертную бригаду, которая в 44-м году, чуть ли не в те же дни, когда там был отец, приехала выступать в Бари. И там этот человек совершенно случайно встретил свою мать, которую считал погибшей и которая считала погибшим его. И он со сцены пел ей «Жди меня».
Знаете, когда пытаешься анализировать такого рода совпадения, осознаешь, что лучшего драматурга, чем судьба, нет. «Жди меня», переведенное поэтом То Хыу, стало знаковым и для солдат Северного Вьетнама во вьетнамской войне.
В 2013 году итальянцы к 70-летию итальянского похода в Россию издали подборку рисунков с формой итальянских солдат 1943 года, вложенных в картонную коробочку. И на коробке было написано по-итальянски: «Жди меня, и я вернусь». И подпись: «Из письма итальянского солдата погибшего в России».
Так что это стихотворение не стало образцом пропаганды, а образцом военной лирики.
Константин Симонов в качестве военного корреспондента побывал практически на всех фронтах. Большую часть своих военных корреспонденций писатель публиковал в газете «Красная звезда». При этом он справедливо считался одним из лучших военкоров страны и обладал очень большой трудоспособностью. Симонов мужественно отправлялся в поход на подводной лодке, ходил в пехотную атаку, попробовал себя роли разведчика. В годы войны он успел побывать и на Черном, и на Баренцевом морях, увидел норвежские фьорды. Свой фронтовой путь Симонов закончил в Берлине. Он лично присутствовал при подписании акта капитуляции гитлеровской Германии. Победу двадцатидевятилетний Константин Симонов встретил уже знаменитым писателем, лауреатом Сталинских премий, самым молодым из руководителей Союза писателей, автором известных произведений, переводимых на разные языки. После войны появились его сборники очерков «Письма из Чехословакии», «Славянская дружба», «Югославская тетрадь».
– Был ли Константин Михайлович сталинистом?
– Да, конечно, отец был сталинистом, безусловно. Он был влюблен в Сталина. И более того, у него было ощущение, и, может быть, не совсем его обманывающее, что он пользовался определенной взаимностью. Я иной раз слышу рассказы о том, что Сталин и Симонов иной раз встречались в неформальной обстановке – это вранье. Личных встреч у них никогда не было. Были встречи со Сталиным в составе секретариата Союза писателей или в составе комиссии по сталинским премиям в области литературы. Отец принимал его как вождя и пытался понять как человека. Он, безусловно, пытался понять и подстроиться к взглядам Сталина. Однако были вещи, которые он понять не мог, и вопросы, которые не могли найти ответа. И ответ откладывался на потом.
– Вы говорили, что в войну были в эвакуации, приезжал ли к вам отец?
– В эвакуацию он ко мне не приезжал. Все время мотался по фронтам. Мы виделись в 44-м году, есть даже такая фотография, где отец в военной форме, с папиросой, и я прикуриваю у него. Я этого не помню, могу только догадываться, что это было в его первой квартире на Ленинградском проспекте. Они с Валентиной Васильевной Серовой тогда уже поженились.
– А с какого возраста вы уже помните отца?
– Примерно с семи лет. Был 1946 год. Приезжает отцовский шофер и требует, чтобы младшего Симонова доставили на свидание к старшему. Бабушка нарядила меня в привезенный отцом из Америки костюмчик, и я, исполненный к нему ненависти, еду на свидание – к пока еще почти чужому человеку. Отец сидит с какими-то генералами. Меня там, конечно, заставляют рассказывать стихи, и я рассказываю Маршака. Все это происходит в Гранд-Отеле – пристройке к гостинице «Москва». Я хорошо помню, что там меня кормили омлетом «Сюрприз». Пожалуй, это первые осмысленные воспоминания об отце из детства.
– А более близкие отношения как отца и сына у вас когда установились?
– Наверное, к 1957 году я стал отцу интересен, и мы нашли друг друга. Я тогда был в геофизической экспедиции в Якутии, в которую уехал сразу после окончания десятилетки и пробыл там безвылазно полтора года. И вот, в июне 1957 года, отец вдруг неожиданно приехал. Помню, привез свежей картошки, и это было для нас великолепнейшее лакомство. Мы ходили с отцом на ледник, где я обычно работал. Там, в двух километрах выше по леднику, была палатка, где остались двое наших людей дежурить. Нужно было их оттуда забрать. И мы с папашей попёрли. Ему было 42, мне 17. Я был здоровый как лось. И для меня было чрезвычайно важным то, что я прокладывал ему дорогу. Три дня, что он у меня пробыл, я был в него влюблен. Это было такое счастье, он так был похож на мой мужской идеал! С тех пор, когда я думаю о мужском идеале, вспоминаю отца в этой экспедиции.
Когда я вернулся из экспедиции, он позвал меня с собой в Среднюю Азию. Он делал, как мне теперь кажется, тусклую работу, писал про голодную степь. Это как бы история узбекской целины. Приехал с ним, меня приняли в газету «Янгиерский комсомолец», и мы вместе мотались по узбекским степям. Вот там-то в первый и единственный раз в жизни я услышал, как папаша ругается матом…
Дело было так. Мы на несколько дней выезжали в районы. Отец выяснял поголовье скота, пахотные земли и прочее. В одной из поездок сели пообедать, выпили. После обеда собрались уезжать, а человек, с которым мы выпивали, сел за руль нашего автомобиля, оказавшись нашим назначенным водителем. Отец это все увидел. Нужно было либо менять водителя, либо рискнуть и поехать с ним. Отец сказал: «Поехали». Водитель потихоньку протрезвлялся и, пока мы ехали до гостиницы, машину вел прямо. Войдя в гостиничный номер, отец заорал на меня диким голосом: «Какого… ты…! У меня к тебе нет претензий, ты ни разу не нажрался. Но почему всякий раз ты всех спаиваешь вокруг себя! Тебе, между прочим, 19 лет, а ты…». И дальше шел трехэтажный мат. Я что-то пытался вставить – бесполезно. Отец прокричался и сказал: «Всё, завтра я еду без тебя». И уехал. Это был первый и единственный раз в жизни, когда я видел его в совершеннейшей ярости.
– Алексей Кириллович, все же вы не остались ни в литературе, ни в журналистике, выбрали другой путь – кино. Как отнесся отец к вашему решению?
– Я очень хорошо знаю и люблю русский язык. Но, к сожалению, не перешло ко мне отцовское умение организовать свое время, не перешел его литературный талант. И как только появилась такая возможность, я бросил востоковедение и литературу, на которые потратил предыдущие десять лет. В последнее время я был старшим редактором в издательстве «Художественная литература». Когда я начинал заниматься кино, а было это в 70-е годы, это было мое решение. Отец написал мне тогда письмо, мол, кончай голову морочить, я так понял, что ты уходишь в кино, потому что боишься, что в литературе появится второй Симонов. А я к тому времени уже перевел несколько рассказов, написал пару предисловий, то есть пытался сделать себе имя. «Подумаешь, папаша – писатель, – возмущался отец, – хочешь заниматься литературой – занимайся ею. У тебя, по-моему, есть к этому некоторые способности». Но я тем не менее занялся кино, и года три отец с большим подозрением ходил смотреть то, что я делал.
В 74-м году я решил снять фильм «Обыкновенная Арктика» по рассказам Бориса Горбатова. Это был один из близких друзей отца, он очень его любил. И мы вдвоем стали работать над сценарием. Писал я, а подписывал он. А потом отдал мне гонорар. Он был абсолютно бескорыстным человеком. Сообщил мне, во сколько оценивает свое время, и пошутил: «Я на тебя с твоим сценарием потратил в общей сложности полтора дня. Это я тебе, так и быть, прощу». В картине было много моментов, из-за которых ее могли не пропустить, поэтому сценаристом значился отец. Он даже предложил сделать преамбулу к фильму. Мы с ним выписали все сомнительные моменты, и он, рассказывая, почему он решил делать такую картину, тихонечко прикрывал эти места своими словами. А, в сущности, собственным телом. В общем, увидел, что получается у меня кино и смирился.
– Каким был Константин Михайлович в быту?
– Отец очень любил готовить. Мясо, например, он всегда жарил сам, салаты, как правило, делал сам. Всегда из-за границы привозил что-нибудь экзотическое. Я впервые у него попробовал анчоусы, вяленые оливки, массу замечательного. Отец обожал поваров, любил смотреть, как они готовят. Он был живой человек, человек со скрываемыми, но не скрытыми слабостями. В молодости он бравировал своей крепостью к алкоголю. За обедом любил выпить рюмку водки, но если после этого нужно было ехать на какое-нибудь заседание, брал таблетку валидола, чтобы от него пахло лекарством, а не водкой. Отсюда легенда, что у него были нелады с сердцем. Хотя с сердцем, в отличие от легких, у него было все в порядке. А потом последние два года жизни он очень мучился, потому что ему запретили сначала курить, затем выпивать. Где-то я в его письмах откопал, что если отец опаздывал со сдачей рукописи, он себя наказывал – запрещал себе курить до тех пор, пока не завершал работу. Он по пять месяцев не курил.
– Расскажите о неординарном завещании вашего отца…
– 8 августа 1979 года мне исполнилось 40 лет. Я был на съемках в Выборге, у меня шли съемки фильма «Вернемся осенью». В этот день я звонил в Москву, в кремлевскую больницу, в четвертое управление, где лежал отец, чтобы он смог меня поздравить. У него было очень хорошее настроение, потому что ему только что сделали выкачку из легкого. Это довольно неприятная процедура, но вся она прошла очень благополучно. Через неделю ему должны были сделать вторую операцию. А в этот день он чувствовал себя прекрасно, со мной отлично разговаривал и сказал мне, что он очень гордится тем, что у него есть такой 40-летний друг, как я, что он это очень высоко ценит и считает, что хотя бы в этом направлении жизнь прожита не зря. Это был последний мой разговор с отцом. Операцию ему сделали не через неделю, а через два дня по его настоянию. Задели бронх. 18-го я уже приехал к нему, потому что он был совсем плохой, хотя узнал меня. Единственное, что он сказал: «Алешка, и ты тут». Вот и все. А 28-го его не стало.
После смерти писателя, согласно оставленному завещанию, родные должны были развеять его прах на Буйничском поле. Именно на этом поле после жутких потрясений и страха первых недель войны Константин Симонов, по всей видимости, впервые почувствовал, что страна не сдастся на милость врагу, сможет выкарабкаться. После войны он очень часто возвращался на это поле, в итоге вернувшись на него уже навсегда.
– Выяснилось, что это свое желание он не только записал в завещании, но и несколько раз повторял разным членам семьи, и не только им. Это слышал от него Лазарь Ильич Лазарев, который в последние годы был главным его приближенным как первый читатель, как первый критик, как друг, как постоянный консультант. Так что никакого шока и экзотики в этом не было, мы это воспринимали как приказ, не более того, но и не менее. Выяснилось, что таким примерно образом он успел изложить это нескольким членам семьи, поэтому и удивления это не вызвало.
И вот я иду вдоль дороги, развеиваю прах. Сестры идут за мной как ассистенты при знамени. Прах такой бело-серый, мягкий… Действительно прах. Его довольно много, хватило, наверное, метров на 150. Дальше его уносил ветер. Он в этот день дул в сторону шоссе. А тем временем кто-то накрыл двумя скатерками радиаторы машин, разлили водку в приготовленные рюмки, выпили по сто граммов и поехали в Могилев, в гостиницу, где нам были заказаны номера…
Фотографии из личного архива А.К. Симонова
