Полыхает вокруг Светлый Гандвик то солнечными бликами, то голомяным пламенем, а мы наблюдаем, открыв рот. Как будто сами тому свидетели. В этом, наверное, заключается писательский талант.
Честно скажу, о новом романе Дмитрия Новикова «Голомяное пламя» ничего не знала, не ведала, пока в августе случайным образом не попал мне в руки журнал «Октябрь» №7 за 2016 год. Но ведь случайного в подлунном мире ничего нет. Села читать.
К литературе у меня отношение потребительское. Я её читаю и… Вариантов много: забываю, влюбляюсь, откладываю сразу или на середине, размышляю на тему, мысленно беседую с автором, плачу, пишу, раздражаюсь, сомневаюсь, мысленно переношусь в сюжет («смотрю кино»), но никогда не анализирую и на кирпичи не разбираю. Смысл мне знать технологию создания микеланджеловской «Пьеты»? Всё равно вторую не создам. А очарование и тайна теряются. Поэтому с «Голомяным пламенем» поступлю так же. Поплаваю в мыслях-чувствах-впечатлениях.
Название (речь идет о радуге на Белом море) настраивает на огненный лад, поэтому основной движущий силой текста для меня стало пламя, которое Новиков пытается художественно раздуть на воде (море), на земле (в сердце человеческом) и на Небе (в мире, где обретается святой угодник Божий преподобный Варлаам Керетский). А дрова для костра он берет что ни на есть отборные — любовь и боль, радость и печаль, выстраданную веру и волчью безнадегу, святость и бесовскую одержимость. «Но любовь из них больше». В общем, искры летят.
Искры бликов
«Сказки Белого моря начинаются страшно». Продолжаются и заканчиваются тоже не безоблачно. Поэтому для желающих релакса на фоне вересковых пустошей есть другие книги. У Новикова всё серьезно и сурово, как северное каменистое побережье и жалящее солнце над ним. Даже та радость, которую он постоянно приумножает делением с читателями, — часто со слезами на глазах. Уж больно свет у северного дня яркий да ветер безудержный. Читаешь вот:
«Нет ничего в мире красивее, чем берег Белого моря. Словно медленный сладкий яд вливается в душу любого, увидевшего это светло-белесое небо, эту прозрачную, как из родника, воду. Это серое каменное щелье, покорно подставляющее волнам своё пологое тело и благодарно принимающее лестную ласку воды. Эти громыхающие пляжи, усыпанные сплошь арешником — круглым камнем, который море катает беспрестанно, шутит с ним, играет, и в результате — несмолкаемый ни на минуту грохот, и думаешь невольно — ну и шутки у тебя, батюшко. Эти подводные царства, колышущийся рай, пронизанный солнцем, как светлый женский ситец — весенним взглядом. Этот легкий ветер с запахом неземной, водной свежести и отваги, и каждый знает теперь, что такое свежесть и отвага. Этот пряный шум соснового леса и удирающий от берега трусливый бурый зверь, кисельно плескающий жирным огузком. Эта радость бескрайней дороги, свободного пути к жизни, к счастью, к смерти…»
Просто пропадаешь, растворяешься в этих строках, как в соленой морской воде. Хочется прийти к этому месту, забыть про всё, оставленное за спиной, и утонуть в этом море. Море любви, которое нам Дмитрий щедро дарит, окрыленный словами, помещенными в эпиграфе «Кто бороздит море, вступает в союз со счастьем…» В общем, полыхает вокруг Светлый Гандвик то солнечными бликами, то голомяным пламенем, а мы наблюдаем, открыв рот. Как будто сами тому свидетели. В этом, наверное, заключается писательский талант.
Искры из глаз
Любовь земная, заложенная гранатой в человеческое сердце, отличается от дарованной нам природой. Это не удивляет. Потому что в стране, изображенной в романе, — перепаханной красными, белыми, ГУЛАГом, войнами, бытовыми передрягами, ссылками, расстрелами и прочими катаклизмами, про которые, задумчиво вздохнув, говорят «Ну такова жизнь!», любовь сожжена на корню как нечто, мешающее закалять сталь характера. Поэтому рассказ об охотничьей избушке на Крестовых озерах вроде даже ожидаем. От чего не менее страшен. Тем более поданный от первого лица.
В «Голомяном пламени» об этом 6 абзацев, разбавленных «Повестью о преподобнем Варлааме Керетском. Вкратце изложено». Но эмоциональное впечатление как от повести страниц на пятьдесят.
Герой, который жаждет любви, как всё живое воды, в очередной раз нарывается на остро отточенный женский нож непонимания и холодного расчета.
«Адская боль терзала душу, дьявольская ревность выжигала остатки человеческого, я выл и катался по полу, по полатям, впивался зубами в собственные руки и царапал ногтями столешницу грубого стола так, что на ней оставались глубокие борозды. В голове носились смутные, но от этого не менее кровавые образы. Я придумывал планы мщения один ужаснее другого, и они были действительно ужасны в своей воплотимости — я не глупый и не слабый человек. Я пил, но алкоголь не брал меня; казалось, он превращается в воду, лишь только я прикасаюсь губами к горлышку бутылки. Я никак не мог опьянеть, ненависть и обида сжигали водку, душу и разум. Несколько раз, доведенный до лихого отчаяния, пытаясь предотвратить грядущее, зреющее, неминуемое, я брал в рот холодный ствол ружья и тянулся к спусковому крючку. Но душистый металлический вкус ствола на мгновение трезвил меня, он был словно холодное горлышко еще одной бутылки, и я откладывал его в сторону».
Прочитала как-то в умной книжке, что человек человеку может быть едой (без кого не обойтись), лекарством (кто решает проблемы) или болезнью (с кем не хочется пересекаться вообще). Какие-то восточные мудрецы сподобились сформулировать. Ясно, что не люди фейсбука. Им некогда рассуждать, кто перед ними — еда, яд или вообще отходы пищевой промышленности. А тем паче усердно их классифицировать, как шведы мусор. Им поститься надо. На фоне пирамид. Эйфелевой башни. Красных дорожек. Синих холмов. Раки с преподобным Серафимом Саровским. Круто же, когда сам святой Серафим — всего лишь твой фон. И это упоение собственной крутостью снедает мало-мальские способности к любви, как моль шубу. Ведь табунами народ слоняется, орет в пустоту и рвется на части не хуже новиковского персонажа, сжигающего себя сердечным пламенем. А всё невдомек: хочешь, чтоб тебя разглядели, дай себе труд всмотреться самому, и не в планшете, хочешь взять — отдай, хочешь тепла — согревай, хочешь, чтобы любили, — жертвуй. Ну последнее — это уже из категории святости, которая тоже присутствует в романе Д. Новикова в образе прп. Варлаама Керетского и представлениях писателя о нем.
Искры в небе
Так случилось, что я люблю преподобного Варлаама Керетского, чье житие (не как литература, а как жизнь), на мой взгляд, является одним из глубочайших свидетельств православной святости. Мне очень нравится книга епископа (когда он её опубликовал, он был еще игуменом) Митрофана (Баданина) «Преподобный Варлаам Керетский. Исторические материалы к написанию жития». Поэтому когда я дошла в журнальной публикации до стр. 16 — 19 «Голомяного пламени», мне показалось, что они будут последними в моем знакомстве с романом. Напомнили они мне больше шекспировскую трагедию, нежели житие северного подвижника. Я понимаю, на какие источники опирался Дмитрий и какую работу проделал, прежде чем написал то, что написал. И найдутся тысячи людей, которые аргументированно изложат историю прп. Варлаама как трагедию с мелодраматическими нотками. Кстати, по этой линии — такого звучания жития — построен роман, и для композиции она идеальна. Но преподобный отче наш Варлааме, не дай соврать, скосила-то тебя изначально не Варварина гульба, а твоё изгнание древнего демона с языческого капища именем Христовым. Он ушел, но обещал вернуться и отомстить. А «голубица» расхристанная — это следствие мести сатанинской. Не из-за адюльтера священник Варлаам оступился и в смертный грех впал.
И второй момент. Прп. Варлаам, прежде чем совершать плавание с трупом жены в лодке, получил назидание духовника. Самосуд — это иудин грех, на самом деле. Не столько предательство (апостол Петр тоже предал, но мы его на иконах видим), сколько определение наказания за грех самому себе, минуя суд Божий. Иуда ведь раскаялся в том, что предал Христа, назвал свой грех, вернул деньги, но, не веря в милосердие Божие и не дождавшись Его определения дальнейшей участи, пошёл и посчитался сам с собой. То есть, возвращаясь к прп. Варлааму, не мог прославиться во святых человек таким странным самоназначенным подвигом. Но что написано пером, не особо взыскует наших догадок. На том свете мы у преподобного Варлаама спросим, как там было на самом деле. Если кто из нас сподобится. Далее в романе прп. Варлаам Керетский присутствует путеводной звездой, освещающей со своей небесной позиции мирские дела, от которых обычно зуб на зуб не попадает. «Ну такова жизнь!».
Дым догоревшего костра
Дочитав роман до точки, подумала: как можно охарактеризовать моё к нему отношение в нескольких предложениях? И вот до чего додумалась. В то время как все вокруг одержимы жаждой — славы, наживы, удовольствий, власти, — Дмитрий Новиков упорно ищет живоносный источник, откуда можно будет черпать, пить и больше не алкать: идет, спотыкается, падает, встает, опять падает, встает, устремляется дальше. Источник этот его тоже ждет. В общем, будем молиться, чтобы они наконец-таки нашлись! Ведь какая книга может получиться!
А вам, дорогие читатели, хочу напомнить слова одного глубокого человека в рясе: «Смерть писателя — это когда писать не о чем. Смерть, возведенная в квадрат, — это когда писать есть о чем, но читать некому». Новикову, как стало понятно, смерть не грозит. И вам желаю того же.
Фото из личного архива Дмитрия Новикова
